Bunin’s ‘Notebook’: the genre problem
Бакунцев Антон Владимирович
кандидат филологических наук, доцент кафедры редакционно-издательского дела и информатики факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова, auctor@list.ru
Anton V. Bakuntsev
PhD, Associate Professor, chair of editing, publishing and information science, Faculty of Journalism, Moscow State University, auctor@list.ru
Аннотация
15–20 марта 2010 г. на факультете филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета прошла XXXIX Международная филологическая конференция. На заседании секции «Литературный процесс в России первой половины XX в.» 16 марта 2010 г. с докладом «”Записная книжка” И.А. Бунина: проблема жанра» выступил доцент кафедры редакционно-издательского дела и информатики факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова Антон Владимирович Бакунцев.
Ключевые слова: И.А. Бунин, «Записная книжка», публицистика, текст, художественно-публицистические жанры.
Abstracts
On March 15-20, 2010 the XXXIX International philological conference took place at the Faculty of philology and arts of Saint-Petersburg Humanities University. During the session “Literary process in Russia during the first half of the XXth century” Anton V. Bakuntsev, Associate Professor at the chair of editing, publishing and information science, Faculty of Journalism (Moscow State University) delivered a speech called “Bunin’s ‘Notebook’: the genre problem”.
Key words: I.A. Bunin, “Notebook”, opinion journalism, text, opinion and feature genres.
Публицистика И.А. Бунина по сей день остается едва ли не самой слабоизученной областью творческого наследия писателя. Как будто, несмотря на падение всевозможных «железных» и прочих занавесов, на крушение коммунистической идеологии, публицистика Бунина для многих буниноведов, да и не только для них, продолжает оставаться чем-то подозрительным, чреватым для них чем-то «нехорошим». А кое-кто, подобно коммунистическим критикам 1920–60-х гг., даже продолжает твердить, что в своих оценках «великой русской революции» и ее последствий, а также в оценках предреволюционной ситуации в русской литературе Бунин был несправедлив, идеологически и эстетически узок и близорук. Оставим эти суждения на совести их авторов.
Как бы то ни было, притом, что с 1892 г. по настоящее время о Бунине написано около 3000 разнообразных – критических, литературоведческих, биографических и т.п. работ1, в этой массе текстов исследования бунинской публицистики составляют ничтожный процент. Наиболее авторитетными среди них, по-видимому, следует считать статью Ю.В. Мальцева «Забытые публикации Бунина» («Континент», 1983, № 37), вступительную статью О.Б. Василевской к составленному ею сборнику «Великий дурман» (М., 1997) и вступительную статью О.Н. Михайлова к книге «И.А. Бунин. Публицистика 1918-1953 годов» (М., 1998; 2000).
Хочу отметить, что в этих работах речь идет не только об «Окаянных дня», которые в «обыденном», «обывательском», «массовом» сознании в первую очередь ассоциируются с понятием «публицистика Бунина» и чуть ли не тождественны этому понятию. В известном смысле такое отношение к «Окаянным дням» закономерно: ведь «Окаянные дни» – несомненно, главное публицистическое произведение писателя. И все же это не причина для того, чтобы игнорировать, «не замечать», «забывать» другие – хотя бы и менее значительные образцы бунинской публицистики. Неслучайно «Окаянные дни» в упомянутые мною сборники не включены. Составители объясняли это «невключение» тем, что ко времени выхода их книг «Окаянные дни» выдержали в России уже не одно издание и были хорошо известны отечественному читателю. Чего, напротив, нельзя было сказать о прочих публицистических текстах Бунина, напечатанных в 1918?1953 гг. в разнообразных изданиях Белого движения и Русского зарубежья.
Одним из первых на эти тексты обратил внимание известный буниновед Ю.В. Мальцев – автор упомянутой мною статьи «Забытые публикации Бунина», в которой, среди прочего, было высказано пожелание «найти издателя и выпустить всю публицистику Бунина отдельной книгой»2.
«Кроме всего прочего, – пишет в своей статье Мальцев, – это был бы удивительный человеческий документ. Из этого лихорадочного страстного потока слов, из этого крика страдания и ужаса, едва успевавшего облечься в поспешные слова, со всеми столь понятными неумеренностями в выражениях, взволнованными преувеличениями, торопливыми неточностями и ошибками, блестящими эскападами-импровизациями и корявыми неотделанными периодами – из всего этого вырастает фигура живописная и трагичная, впечатляющий образ выдающейся личности, с такой страстью и силой переживающей катаклизмы времени, что трагедия истории становится ее личной трагедией; а бесстрашная готовность утверждать свою правду любой ценой и наперекор всему и всем, страстная убежденность и одержимость придают ей поистине героический колорит»3.
В 1980-е гг. издателя для бунинской публицистики ни за рубежом, ни тем более в Советском Союзе (по понятным причинам) еще не было. Мечта Мальцева, как мы уже видели, начала сбываться лишь в конце 1990-х гг., причем, что любопытно, совсем не в зарубежье, а на родине писателя.
В сборник «Великий дурман» вошло 67 публицистических произведений писателя – статей, очерков, фельетонов, заметок, ответов на вопросы анкет и т.п. В книге «Публицистика 1918?1953 годов» таких текстов уже 125. В аннотации к этому изданию сказано, что оно «включает все выявленные на сегодняшний день тексты публицистических статей И.А. Бунина за период с 1918 по 1953 год». Однако это утверждение не вполне справедливо. Некоторая часть таких текстов оказалась вне поля зрения составителей сборника: мне, например, известно шесть произведений, которые не вошли в книгу бунинской публицистики – их еще предстоит заново опубликовать и должным образом прокомментировать.
Среди произведений, которые условно можно было бы назвать малыми формами бунинской публицистики, обращает на себя внимание группа текстов, имеющих один и тот же, по справедливому замечанию О.Б. Василевской, «условный»4 заголовок – «Записная книжка». Всего таких текстов 19, публиковались они в течение 10 лет, так сказать, тремя «блоками»: в 1920-1921 гг., в 1926-1927 гг. и в 1930 г. – в целом ряде периодических изданий Русского зарубежья, в том числе в газетах «Общее дело», «Возрождение», «Русский инвалид» (Париж), «Руль» (Берлин), «Новая русская жизнь» (Гельсингфорс), «Огни» (Прага), «Сегодня» (Рига), а также в еженедельном журнале «Иллюстрированная Россия» (Париж).
Сегодня трудно найти ответ на вопрос, почему для этих материалов, весьма разнообразных по тематике, содержанию и даже формально-жанровым признакам, Бунин подобрал именно такой – «условный» заголовок. В передаче А.В. Бахраха известно, что в применении к художественным произведениям у Бунина было особое мнение о заголовках. По поводу своей «Антигоны» из цикла «Темные аллеи» он говорил: «Заглавия рассказов не должны ничего объяснять, это дурной тон. С какой стати давать читателю сразу же ключ, пускай он хоть немного поломает себе голову над заглавием»5. Не исключено, что в публицистике Бунин придерживался этого же принципа.
Но, с другой стороны, «условный» заголовок «Записная книжка» позволял писателю не замыкаться в каких бы то ни было жанровых, тематических или композиционных рамках. Как и в художественном творчестве, в своей публицистике Бунин стремился к разрушению всевозможных литературных устоев и омертвевших форм. В передаче Н.А. Пушешникова, племянника писателя, до нас дошли слова Бунина о том, что ему всегда хотелось «писать без всякой формы, не согласуясь ни с какими литературными приемами. <…> В сущности говоря, все литературные приемы надо послать к черту!»6
Такое пренебрежение Бунина к литературным «канонам» создает серьезные трудности и в определении жанровой принадлежности его «Записной книжки».
В самом деле, в составляющих ее текстах мы с легкостью найдем черты самых разных литературных жанров, в том числе философского эссе, критической, полемической или проблемной статьи, художественной зарисовки, памфлета, пародии, фельетона, мемуарного или автобиографического очерка, дневниковой записи и т. п. При этом в самих текстах горечь и скорбь могут соседствовать с едкой иронией, а страстная полемическая запальчивость – с тончайшим лиризмом.
Таким образом, сам собой напрашивается вывод о том, что «Записная книжка» Бунина как бы находится на стыке различных художественно-публицистических и художественно-документальных жанров и в каком-то смысле сама представляет собой некий особый, «синтетический» жанр, изобретенный писателем.
И тут надо особо отметить, что бунинская «Записная книжка» по форме и содержанию не имеет ничего общего с типичными писательскими записными книжками, в которые обычно заносятся отдельные замечания, наблюдения, внезапно пришедшие на ум удачные сравнения, эпитеты, метафоры, имена персонажей, целые фразы или даже сюжеты. Подобные документы обычно называют «творческой лабораторией» или «писательской кухней», для печати они, как правило, не предназначаются. Таковыми, к примеру, были и записные книжки А.П. Чехова, содержание которых стало известно только после смерти писателя. У Бунина же каждый текст из «Записной книжки» литературно отделан, стилистически выверен, композиционно выстроен, т.е. является законченным, по-своему целостным и относительно самостоятельным литературным произведением. И даже если какой-нибудь из этих текстов состоит из внешне не связанных между собой высказываний, в нем всегда есть некая общая для этих высказываний тема.
Кстати, основными темами бунинской «Записной книжки» являются следующие: бесчинства большевиков на захваченных ими территориях, предреволюционные годы, деградация литературы, оторванность русской интеллигенции от реальной жизни и ее полное незнание народа, неразвитость, дремучесть этого самого народа, беспринципность М. Горького, А.А. Блок с его Музыкой Революции, личность Л.Н. Толстого и ее восприятие автором.
И все же было бы неправильно совсем отрицать связь бунинской «Записной книжки» с типичными записными книжками писателей. Такая связь все-таки имеется – в том смысле, что и бунинская «Записная книжка» являлась для автора своего рода «творческой лабораторией». Так, почти во всех текстах «Записной книжки», опубликованных в 1920-1921 гг., легко заметить сходство с некоторыми записями из «Окаянных дней». Точно так же как в большинстве текстов 1926-1930 гг. есть целые периоды, которые можно встретить в позднейших бунинских «Автобиографических заметках», в «Воспоминаниях», в книгах «Освобождение Толстого» и «О Чехове». Это, конечно, не случайные совпадения, а, скорее, закономерность. В «Записной книжке» Бунин как бы отрабатывал основные мотивы и «сюжеты» своих будущих публицистических и даже некоторых художественных произведений (так, текст «Записной книжки», напечатанный в гельсингфорсской газете «Новая русская жизнь» 2 апреля 1921 г., впоследствии превратился в полуиронический рассказ «Третий класс»).
При этом надо отметить, что «дублирование» некоторых публицистических и даже литературно-художественных текстов и их частей вообще было характерно для творческой манеры Бунина. В этом смысле, пожалуй, особенно показателен пример рассказа «Цикады» и книги «Освобождение Толстого». Целый ряд авторских рассуждений в буддистском (и, шире, индуистском) духе из «Цикад» о «великой цепи воплощений» и т.п. почти дословно повторяется в «Освобождении Толстого».
Со слов Г.Н. Кузнецовой известно об особенностях творческой манеры Бунина, который свои, как она их называет, «фельетоны» (т. е. публицистические произведения) составлял из тщательно подобранных и столь же тщательно отделанных «кусочков». В записи от 21 августа 1931 г. в «Грасском дневнике» Кузнецова восхищается тем, как «тщательно он [Бунин. – А.Б.] работает, как правильно ставит всюду знаки препинания, как выработан у него каждый кусок, каждая фраза». «Главное, что часто изумляло меня в И<ване> А<лексеевиче>, – пишет Кузнецова, – что он бывает удивительно смиренен в своем ремесле. Возьмет маленький кусочек и выполняет его с почти педантической тщательностью. А потом оказывается, что собрание таких кусочков дает блестящий фельетон»7.
Не исключено, что «выпуски» бунинской «Записной книжки» тоже были такими «кусочками». Как я уже говорил, композиционно и стилистически завершённые и внутренне целостные, они в то же время были своего рода пробными шарами – набросками или заготовками для будущих, более крупных литературных форм.
Бывали, конечно, и исключения. Например, «Записная книжка», напечатанная в газете «Возрождение» 28 октября 1926 г. (№ 513), явилась ответом Бунина на нападки со стороны левых эмигрантских и советских критиков. А «Записная книжка», опубликованная в газете «Сегодня» 22 мая 1927 г., была фрагментом бунинской публичной лекции о Толстом, которую писатель прочел на своем творческом вечере 14 марта 1927 г. в зале парижского отеля «Мажестик». Кстати, текст этой «Записной книжки» по-своему уникален – в том смысле, что в нем Бунин воспроизводит суждения своего отца о русских писателях-дворянах. Эти суждения не встречаются ни в каких других мемуарных и автобиографических текстах Бунина.
Как я уже говорил, бунинская «Записная книжка» обладает признаками совершенно разных литературных жанров. И все же наибольшее сходство она, как и положено записной книжке, имеет с дневником. Некоторым текстам «Записной книжки» (особенно во второй половине 20-х гг.) Бунин даже намеренно придавал вид дневниковых записей – вероятно, эти тексты на них и основывались. Известно, что писатель считал дневник «одной из самых прекрасных литературных форм» и даже полагал, что «в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие»8 (запись в дневнике от 23 февраля 1916 г.).
Эта мысль, как мне представляется, находится в прямой связи с нелюбовью Бунина к традиционным литературным приемам. Дневник, даже предназначенный для печати, позволяет автору быть более свободным в выражении своих мыслей и эмоций и в то же время обладает исключительной структурной гибкостью, каковой часто недостает традиционным литературным формам. Неслучайно и свое значительнейшее художественно-публицистическое произведение – «Окаянные дни» – Бунин написал именно в форме дневника.
В заключение хочу отметить одну очень важную для бунинской «Записной книжки» черту, которая может показаться довольно неожиданной в контексте расхожих представлений о публицистике писателя – главным образом, о якобы присущей ей ярко выраженной, как правило резко и откровенно негативной оценочности. Так вот, вопреки этим представлениям, в большинстве текстов, составляющих «Записную книжку», Бунин как раз избегает такой прямолинейной, лобовой оценочности. Он, подобно Чехову, как будто бы просто рассказывает разные истории – о знакомых и незнакомых крестьянах, о панике в Ростове в декабре 1919 г. в преддверии захвата города красными, о революционной и нереволюционной интеллигенции, о Горьком, о Блоке, о Толстом… Но все эти истории так подобраны, так скомпонованы, так поданы, что читатель сам невольно делает нужные автору выводы. И в этом тоже, конечно, проявляется исключительное и самобытное мастерство Бунина-публициста.