N.V. Gogol’s magazine opinion articles: variations on the “women’s topic”
Прохорова Ирина Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, ieprokhorova@mail.ru
Irina E. Prokhorova
PhD, Associate Professor at the chair of history of Russian journalism and literature, Faculty of Journalism, Moscow State University, ieprokhorova@mail.ru
Аннотация
В статье И.Е. Прохоровой впервые целостно проанализированы представления Гоголя о значении «оживотворяющей» силы женской красоты, о роли и месте женщины в семье и обществе, воплощенные в его эссе «Женщина» (1831) и письмах-главах книги «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). Показано, что женская тема трактовалась в них в контексте вопросов о соотношении эстетического и морального, а также в свете проблем, обозначаемых сегодня как гендерные. Статьи Гоголя рассматриваются как публицистические тексты, закономерно вызывавшие неоднозначную реакцию современников.
Ключевые слова: Н.В. Гоголь, соотношение эстетического и морального, гендерная проблематика.
Abstracts
I.E. Prokhorova`s article for the first time fully analyses N.V. Gogol’s perception of the importance of the “animating” woman’s beauty and his concept of woman’s role and position in the family and society, which were expressed in his essay “A Woman” (1831) and three epistolary chapters of his book “Selected Passages from Correspondence with Friends” (1847). It’s mentioned that the female topic in these articles was treated in the context of the correlation between aesthetics and ethics as well as in the context of gender problems. Gogol’s essays are considered as opinion works, which naturally provoked contradictory reactions among his contemporaries.
Key words: N.V.Gogol, correlation between aesthetics and ethics, gender problems.
Довольно широко распространено мнение, что женские образы, если не считать, конечно, старушек-помещиц, не очень удавались Н.В. Гоголю. Отчасти с этим можно согласиться. Но в рамках данной статьи нас интересует не художественный уровень разработки писателем женских характеров, а понимание им проблемы назначения женщины, ее места в мире, перспектив, целей и средств влияния «слабой» половины человечества на «сильную» и шире – общество в целом и отражение соответствующих представлений в творчестве Гоголя. Это тем более важно в связи с актуализацией в последнее время гендерной проблематики в литературе и СМИ, науке о журналистике и филологии1. И хотя многие исследователи так или иначе касались выделенных нами вопросов, в том числе в предъюбилейном и юбилейном для писателя 2009 г.2, действительно целостного и адекватного освещения они, думается, еще не получили.
Как известно, Гоголь затрагивал «женскую тему» в произведениях разных лет и жанров, в том числе принесших ему всемирную известность, – повестях, комедиях, поэме «Мертвые души». Специальный интерес к ней отразился в ряде статей Гоголя – от этюда «Женщина», опубликованного в «Литературной газете» в 1831 г. до статей – писем, подготовленных для публицистической книги «Выбранные места из переписки с друзьями», изданной в 1847 г. Именно они − главный объект нашего анализа.
Заметим, что впервые под своим именем Гоголь выступил в печати именно с публикацией на женскую тему. В жанровом отношении она ближе всего к этюду. Причем написанный в форме философского диалога между Платоном и его учеником Телеклесом этюд, хотя и не является собственно публицистическим текстом, был изначально включен в актуальный литературно-журнальный дискурс. «Женщина» напечатана в 4-ом номере «Литературной газеты» за 16 января 1831 г., вышедшем с некоторым опозданием как траурный в память об умершем 14 января А.А. Дельвиге, незадолго до этого отстраненного от редактирования газеты. В прозаическом этюде Гоголя, который тогда сближался с кругом «Литературной газеты», явно слышался отклик на стихотворную идиллию Дельвига «Изобретение ваяния» (1829).
Понимание женщины у Гоголя близко взглядам писателей, сплотившихся вокруг «Литературной газеты» и развивавших идеи Н.М. Карамзина и В.А. Жуковского с их «эстетическим идеализмом», «эстетическим гуманизмом» и даже «панэстетизмом»3. Весь этот круг объединяло восходящее во многом к философии Платона обожествление красоты, представление о ней как источнике высоких стремлений, как о самой в себе заключающей нравственное значение. Причем такое восприятие красоты экстраполировалось и на женскую красоту.
Ключевое в этюде Гоголя суждение о том, что мужчина может найти «своего отца – вечного бога» в душе женщины, автор вложил в уста своего героя - Платона. Более того, гоголевский Платон развивал и конкретизировал такой подход: «Мы зреем и совершенствуемся; но когда? Когда глубже и совершеннее постигаем женщину». Соответственно отвергалось отношение к женщине как к «рабыне», предмету обладания, предназначенной лишь удовлетворять физические потребности мужчины. По словам героя Гоголя, такое отношение, распространенное у «роскошных персов», сделало для них недоступным «чувство изящного – бесконечное море духовных наслаждений» и, естественно, невозможным восхищение женской красотой во всех разнообразных ее проявлениях – и в жизни, и в искусстве. В этюде женщина поэтически уподоблялась «языку богов», «царице любви». И для достижения гармонии в мире провозглашалось необходимым, чтобы «высокие добродетели мужа» осенялись и «преображались нежными, кроткими добродетелями женщины»4.
Такая позиция гоголевского Платона, как уже указывалось в научной литературе, далеко не тождественна позиции исторического Платона. Ведь для древнегреческого философа характерно как раз скептическое отношение к женщине, ее духовному миру и предпочтение разного рода гомосексуальных связей, что было вообще довольно распространено в античной Греции5. В «Женщине» Гоголь весьма вольно пересказал мысль Сократа из диалога Платона «Федр» о том, что истинная красота внушает человеку благоговение, напоминает о божественном, о «небесной родине» его души6. Ведь герой Платона так отзывался о совершенном лице и теле «любимца» − прекрасного юноши7.
Возможно, Гоголь был недостаточно хорошо знаком со взглядами античного мыслителя, восприняв их через призму неоплатонизма романтиков, шире – новоевропейской философской традиции, ведущей начало еще со Средних веков8. Действительно, едва ли недавний выпускник Нежинской гимназии читал диалоги Платона на языке оригинала или даже в переводах, которые были тогда практически недоступны для него. Тем не менее, 22-летний автор «Женщины», представляется, сумел усвоить (пусть опосредованно, с помощью неких «ретрансляторов») и передать в этюде главное - внимание Платона к «эротической» природе стремлений человека и общий дух «учения о лествице красоты», о «постепенном восхождении души от красоты земной – красоты тела – к красоте идеальной первоисточника»9.
Этюд Гоголя, таким образом, представив близкие всем основным участникам «Литературной газеты» философско-эстетические установки, вполне органично вошел в ее контент. Недаром, П.А. Плетнев в письме Пушкину от 22 февраля 1831 г., рекомендуя молодого автора как обещающего «что-то очень хорошее», не преминул упомянуть и об этой его газетной публикации10.
Однако сам Гоголь уже меньше чем через четыре года не будет ею удовлетворен. В конце 1834 г. он исключил «Женщину» из окончательного состава сборника «Арабески» (в первых двух его проектах этот материал присутствовал) в отличие от других своих ранних произведений, в том числе печатных. Конкретные причины исключения не совсем ясны. Может быть, перечитав этюд, автор не обнаружил в нем хотя бы «две, три еще не сказанные истины», что в предисловии к сборнику он провозгласил как обязательное условие снисходительного отношения «к своим старым трудам»11. Возможно, довольно серьезно работая в это время над лекционными курсами по истории для чтения в университете, Гоголь заметил неточность в интерпретации позиции исторического Платона в «Женщине».
Можно предположить, что отказ Гоголя от переиздания этюда объяснялся определенной эволюцией его собственных взглядов на женщину и женскую красоту. На первый план тогда стала выдвигаться мысль о том, что «эстетическое начало стихийно и внеморально», акцентировался вопрос о «расхождении эстетической и моральной жизни в человеке». Это проявилось как в вошедшей в «Арабески» редакции повести «Невский проспект», так и в двух повестях, практически одновременно с ней подготовленных к печати в сборнике «Миргород», − «Тарас Бульба» и «Вий». Тема безотчетного восхищения героя прекрасным и под его воздействием устремленности к совершенству замещалась в этих произведениях темой «эстетического прельщения», «магического действия демонической красоты», приводящего к моральной и даже физической гибели12. Однако в отличие от повестей, в статьях «Арабесок» подобная постановка вопроса практически не нашла отражения − так что напрямую связывать с ней отказ перепечатать «старый» этюд в новом сборнике едва ли правомерно.
Более того, важнейшие тезисы, заявленные в «Женщине», получили развитие в нескольких статьях сборника 1835 г. В открывавшем его и впервые здесь опубликованном эссе «Скульптура, живопись и музыка» утверждалось, что в древнем мире «вся религия заключалась в красоте, в красоте человеческой, в богоподобной красоте женщины». Причем именно «эстетическое чувство красоты слило его [античный мир. – И.П.] в одну гармонию и удержало от грубых наслаждений»13. Суждения, близкие озвученным ранее гоголевским Платоном, здесь высказаны от имени автора. Можно предположить, что, называя в сборнике заведомо неверную, более раннюю дату создания статьи – 1831 г., Гоголь хотел намекнуть читателю и на связь данного эссе с этюдом «Женщина», действительно написанным в указанном году.
Практически одновременно с эссе о трех видах искусства написана гоголевская статья о картине К.П. Брюллова «Последний день Помпеи», выставленной в августе 1834 г. в Эрмитаже. Восхищаясь искусством художника, соединившим, по словам критика, возможности воздействия живописи, скульптуры и музыки, Гоголь в первую очередь прославлял красоту изображенных человеческих «фигур», которые «прекрасны при всем ужасе своего положения». Среди них критик специально отметил образ прекрасной женщины, не преминув повторить свои излюбленные риторические формулы при номинации женщины - «венец творения», «идеал земли»14.
Если в рассмотренных статьях продолжалась разработка концепции женской красоты и ее значимости на материале античности, то в статье − лекции «О Средних веках», перепечатанной из «Журнала Министерства народного просвещения» (1834, № 9), речь шла уже о следующей исторической эпохе. Но и среди ее характерных и привлекательных черт Гоголь выделил «всеобщее беспредельное уважение» и «возвышенную любовь» к женщине, рыцарское поклонение ей как «божеству». В таком отношении к женщине Гоголь-историк был склонен видеть истоки «благородства в характере европейцев»15.
Мысль о благотворном влиянии красоты и женщины как ее носительницы не была вовсе чужда и Гоголю – автору художественных произведений, причем не только в ранние, но и зрелые годы, когда в его духовных и творческих исканиях все явственнее обозначалось, по определению Зеньковского, «разложение идеологии эстетического гуманизма»16. Так, настоящий гимн женской красоте, причем как явленной в живой плоти, так и запечатленной в древних статуях, прозвучал в отрывке «Рим», над которым Гоголь работал в 1839−1842 гг.17 и опубликовал в журнале «Москвитянин» (1842, № 3).
Восторженные интонации вначале захватывают читателя в авторском описании «неслыханной красавицы» с символическим именем Аннунциата (Благовещение) – воплощения «полной красоты», повергающей ниц «всех равно», «и верующего, и неверующего», «как пред внезапным появленьем божества». Среди пораженных ее красотой оказывается главный герой повествования – итальянский князь. Случайно встретив девушку в Риме, он мечтает найти ее вновь «не с тем, чтобы любить», целовать, а с тем, чтобы только «смотреть на всю ее» − вполне в духе платонического поклонения прекрасному. «Идея» совершенной красоты важнее осязаемо − телесной красоты как объекта эгоистически − собственнических плотских желаний. Ведь, по словам героя, «полная красота дана для того в мир, чтобы всякий ее увидал, чтобы идею [курсив везде наш. – И.П.] о ней сохранял навечно в своем сердце <…> Разве для того зажжен светильник, сказал Божественный Учитель, чтобы скрывать его и ставить под стол?»18 Ссылка на авторитетнейший для любого христианина текст – начало Притчи о зажженной свече из Евангелия от Луки (глава 11) показательна. Прекрасная женщина сакрализовалась героем «Рима», ее ослепительная красота сравнивалась с Божественным светом. Восходящее к Платону отношение к красоте вновь четко связывалось именно с женщиной как ее носительницей и при этом соотносилось с христианским мировосприятием.
Можно согласиться с утверждением И.А. Виноградова о «внеморализме» приведенных суждений итальянского князя. Если, конечно, их «внеморализм» трактовать как то, что они не выходят из пространства эмоционально – эстетического восприятия мира. Однако едва ли основательна попытка Виноградова, утверждая «внеморализм» суждений героя и абсолютизируя православные религиозно-нравственные интенции зрелого Гоголя, жестко развести позиции героя и автора19. Как показано выше, в «Риме» они как раз сходятся в понимании женской красоты и характера ее воздействия на окружающих, которое оценивается позитивно.
Следует подчеркнуть, что в отличие от художественной прозы Гоголя, постоянно представлявшей весьма широкий «диапазон» восприятия женщины (от «женщины-ангела» до «женщины-демона»)20, в его статьях инвариантным стало признание облагораживающего «оживотворяющего» влияния женщины и женской красоты. Об этом свидетельствуют его статьи 1840-х – небольшая рецензия в журнале «Москвитянин» (1842) и, главное, ряд статей в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847).
В 1842 г. в 1-ом номере журнала «Москвитянин» напечатана его рецензия на очередной выпуск альманаха В.А. Владиславлева «Утренняя заря», до сих пор практически не попадавшая в поле зрения исследователей. Между тем она довольно интересна. Ведь рецензент сфокусировал внимание на «деле новом» в тогдашней журналистике и, по его мнению, полезном для российской аудитории – публикации портретов петербургских великосветских красавиц. Их изображения, судя общему пафосу заметки, должны были развивать у читателей альманаха - и уже «одаренных высоким художественным вкусом»21, и у неискушенных провинциалов - понимание прекрасного. Так Гоголь напомнил о значимости живописных изображений земной женской красоты – идее, высказанной им еще в статье о картине Брюллова в «Арабесках».
Много внимания уделено «женской теме» в последней книге Гоголя. В трех статьях – главах из тридцати двух она доминирует: «Женщина в свете», «Что такое губернаторша» и «Что может быть жена для мужа в простом домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России». Если учесть, что в «Предисловии» к книге Гоголь прокламировал, что для нее он выбрал из своих последних писем «все, что более относится к вопросам, занимающим ныне общество»22, можно сделать вывод, что таковыми писатель считал и проблемы назначения женщины, ее роли в обществе и семье, ее «путей и дорог» к «светлому будущему» (С. 159). Разумеется, имелись в виду лишь представительницы дворянства – в книге вообще шла речь в основном о первом сословии в России, его реальных нравах и обычаях и, что тогда особо волновало автора, идеалах служения.
Для рассуждений на актуальные социально значимые темы, трактуемые им преимущественно в религиозно-нравственном ключе, Гоголь избрал жанр эпистолярной публицистики. Это позволяло прибегать к интонациям поучения, проповеди и, что для писателя − публициста было принципиально, маркировать непосредственную связь своих советов с запросами читателей. Подавляющее большинство статей в книге (по его собственной рекомендации, произведении «небольшом», но «нужном для многих»23) выстроено как «практические» «дельные» ответы на вопросы, заданные реальными корреспондентами автору. Использовались формы открытого письма и письма без адреса − имя адресата по их «правилам» могло зашифровываться, быть фиктивным или совсем не называться. В любом случае определяющей являлась установка на обращение к максимально широкой аудитории по важным для нее проблемам.
Из трех рассматриваемых нами писем лишь относительно статьи «Что такое губернаторша (Письмо к А.О. С……ой)» Гоголь не оставил сомнений относительно «первичного» адресата. Писатель обращался к своей близкой знакомой А.О. Смирновой, муж которой в 1845 г. стал калужским губернатором24. Однако до читателей книги в 1847 г. это письмо не дошло из-за цензурного запрета25. Письму «Что может быть жена для мужа…» подзаголовок не дан, так что говорить об изначальном адресате можно только опираясь на переклички между его содержанием и реальными письмами Гоголя той же Смирновой, а также С.М. Соллогуб. Мнения современников и позднейших исследователей об адресате «Женщины в свете (Письмо к ….ой)» расходятся: упомянутая С.М. Соллогуб или Ап.М. Веневитинова (обе урожденные графини Виельгорские), причем каждое из предположений имеет основания.
Ю. Барабаш разумно предложил видеть в адресате «Женщины в свете» собирательный образ26. Действительно, автор, скорее всего, обращался здесь к некой вымышленной представительнице прекрасного пола, занятой размышлениями о «должности» женщины и о своих возможностях в этой «должности». Хотя и в адресате этого письма различимы черты реальных знакомых Гоголя. Это черты, причем лучшие, не только двух упомянутых выше сестер Виельгорских, но и младшей, Анны Михайловны (к ней, кстати, Гоголь был особенно расположен), и А.О. Смирновой, и иных его корреспонденток. В результате перед читателем возникал вполне самоценный, хотя явно идеализированный женский образ − адресата и одновременно героини письма. Перед ним, по мнению автора, кажутся «бледными все женские идеалы, создаваемые поэтами» (С. 191).
Заявленный уже во второй статье «Выбранных мест…» («Женщина в свете») образ «совестливой», наделенной умом и сердцем дворянки, ищущей путей самореализации, стремящейся к высокому «поприщу» и не удовлетворенной собой, своим местом в обществе и самим обществом, развивался писателем и в других главах книги. В том числе в статье, где вовсе не женская тема была в центре − «Страхи и ужасы России»27. Правда, оформлена она была тоже как письмо к великосветской даме − графине Л.К. Виельгорской, которая, как и ее дети, была дружна с Гоголем и готова видеть в нем «учителя жизни». Обращаясь именно к ней, автор в очередной раз выразил уверенность, что среди тех, кто «составит когда-нибудь красоту земли русской и принесут ей вековечное добро», больше женщин, чем мужчин, и что такие женские характеры образуются уже «в нынешнее время <…> повсеместной ничтожности общества»28.
Композиция книги была им «рассчитана» так, чтобы «постепенно» вводить читателя в новый материал – иначе все будет «для него дико и непонятно»29. При таком замысле статья, обращенная к жизни светской женщины, светского общества, которые тогда постоянно становились предметом обсуждения в литературе и журналистике, довольно закономерно оказывалась в начале «Выбранных мест…». То, что «Женщина в свете» предваряла две другие «женские» статьи, связано, думается, и с тем, что в ней лаконично обозначены оба среза проблемы – женщина «вне дома (семьи)» и «дома (в семье)», каждый из которых подробнее рассматривался соответственно в ХХI и ХХIV письмах-главах книги.
В статье «Женщина в свете», безусловно, заметны переклички с ранним этюдом Гоголя «Женщина». Развивая и отчасти переосмысливая высказывания Платона из этой публикации, автор провозглашал: «Душа жены – хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы; она есть сила, удерживающая его на прямой дороге, и проводник, возвращающий его с кривой на прямую». Однако теперь сразу за оптимистическим утверждением следовало предостережение: «и наоборот, душа жены может быть его злом и погубить его навеки» (C. 46). Причем разрушительная сила приписывалась отнюдь не телесной прелести, а безотносительно к внешности женщин – безобразию внутреннему: любви к роскоши светской жизни из-за духовной несостоятельности и «пустоты их домашней жизни».
В «расточительности» подобных женщин, постоянно требующих денег от мужей, публицист-моралист склонен видеть причину «бо льшей части взяток, несправедливостей по службе и тому подобного, в чем обвиняют наших чиновников и нечиновников всех классов» (C. 46). Так в статью был включен мотив, тоже уже известный по другим произведениям Гоголя – прежде всего, по изданному в 1842 г. первому тому «Мертвых душ». Правда, там обвинение жен во взяточничестве и других пороках чиновников прозвучал из уст Чичикова, раздосадованного случившимся на губернаторском бале (глава восьмая).
В.Г. Белинский, как известно, ставший главным оппонентом книги «Выбранные места…», в своей очень оперативной рецензии на нее в журнале «Современник» (1847, № 2) довольно много и с издевкой писал о «Женщине в свете». При этом в гоголевской статье он обратил внимание только на рассуждение писателя о происхождении «лихоимства в России» и лекарстве от него, наивность которого критиком доводилась до абсурда30. Интересно, что рецензент обошел молчанием похожий чичиковский пассаж. По-видимому, это обусловлено особенностями восприятия публицистического текста, в котором минимальна художественная условность и педалируется авторское слово, что предопределяет обостренную реакцию на него читателя-критика.
Хотя высказывание Гоголя о причинах взяточничества действительно грешило наивностью31, его суждения о серьезных негативных последствиях господства потребительского (как сказали бы сегодня) сознания, в частности среди женщин и благодаря им, вполне резонны. Существенность их для автора подтверждается тем, что вариации на эту тему звучат также в двух других «женских» статьях в «Выбранных местах…». Причем интересно, что и в этом вопросе Гоголь, осознанно или нет, шел вослед Платону. В своем знаменитом сочинении «Государство», характеризуя одну из «форм вырождения» его – «тимократию», древнегреческий философ особо отметил, что при ней «процветает стяжательство» во многом из-за «трат на женщин», стремящихся к роскоши32.
Основное же достоинство статьи «Женщина в свете» связано с верой Гоголя в преображающую силу женской красоты, вообще потенциал «слабого» пола, особенно − в условиях нынешнего «порядка или беспорядка» в обществе (С. 45). Этот пафос гоголевской публикации оценил еще П.А. Вяземский в также довольно оперативном, но в отличие от Белинского сочувственном отклике на книгу в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1847, № 90-91). Опытный критик (кстати, занимавшийся и «женской темой» в разных ее аспектах) указал на то, что гоголевскую статью отличает «свежесть» взгляда и «глубокое верование в назначение женщины в обществе». В рецензии подчеркивалось: «Нужно иметь большую независимость во мнениях и нетронутую чистоту в понятиях и в чувстве, чтобы облечь женщину в подобные краски, когда на литературном поприще женщины сами клеплют на себя, чтобы подделаться к мужчинам»33.
Гоголь, настаивая на том, что каждый «на своем собственном месте [курсив везде наш. – И.П.]» может и должен «сделать добро» (С. 46), не ограничивал женское «пространство» делания добра домом, семьей. Несмотря на то, что на это всегда ориентировались патриархальные консервативные гендерные модели (если использовать современную терминологию). Публицист специально уточнял, что «поприще» открыто и перед теми женщинами, на ком по каким-то причинам не лежат требующие «самоотвержения» «обязанности матери» семейства (уточним, неизменно им чтившиеся34) и / или супруги нуждающегося в ее помощи помещика или чиновника.
В статье «Женщина в свете» внимание фокусировалось на тех, кто занят «одними пустыми выездами в свет» (C. 47). Заметим, традиционно в русской и шире – мировой литературе и журналистике такого рода дамы становились объектом осмеяния, обличения. Отдав дань этой тенденции в художественных произведениях и в частных письмах, в рассматриваемой статье Гоголь поставил иные акценты. Он заговорил о перспективах облагораживающего воздействия светской женщины на окружающее ее общество в современную эпоху. Вероятно, такая «свежесть» взгляда и привлекла Вяземского в цитировавшемся уже отзыве на статью «Женщина в свете».
В первых строках сформулирован программный тезис: «влияние женщины может быть очень велико, именно теперь», когда в обществе, «с одной стороны, представляется утомленная образованность гражданская, а с другой – какое-то охлаждение душевное, какая-то нравственная усталость, требующая оживотворения». По Гоголю, это всемирная проблема и, соответственно, для ее решения «по всем углам мира» необходимо «содействие женщины», хотя автора, разумеется, более всего волновала ситуация в «нашей России» (C. 45).
На роль спасительницы или «воздвижницы нас на все прямое, благородное и честное» (по выражению Гоголя в статье «Что такое губернаторша» (С. 158)) годилась, конечно, не любая женщина. Пусть занятая пока «одними пустыми выездами в свет», она должна была обладать особыми «орудиями», с которыми «все возможно», − красоту, «неопозоренное, неоклеветанное имя» и «власть чистоты душевной».
На первом месте, заметим, вновь стояла женская красота, при этом подчеркивалось, что «красота женщины еще тайна». С одной стороны, констатировалось, что она от Бога, который «недаром повелел иным из женщин быть красавицами». Последняя формулировка, как уже не раз отмечалось, действительно может вызвать улыбку, но для нас интереснее общий ход мысли Гоголя. Данная Богом женская красота − «орудие сильное», способное становиться даже «причиной переворотов всемирных», ведь она поражает «всех равно», включая самых «бесчувственных» (здесь писатель почти дословно повторил формулу из своего отрывка «Рим»). С другой стороны, теперь особо подчеркивалось, что это «орудие» может служить и глупости, и злу. Тем важнее было для автора статьи-письма убедить своего читателя (читательницу!) в возможности и необходимости использовать красоту именно во благо.
Комплекс высказываний автора «Женщины в свете» о внешней красоте, представляется, довольно прочно связан с его «эстетическим идеализмом» 1830-х – начала 1840-х годов. Притом верное с психологически-практической точки зрения замечание об отзывчивости человека на феномен красоты, в частности мужчины − на «каприз красавицы» (С. 47-48), придавало суждениям Гоголя дополнительную житейскую достоверность и убедительность35.
Однако некоторые читатели и критики посчитали их, да и в целом статью «Женщина в свете», малосостоятельным призывом к красавице «соблазнять» на добро и уверовать в то, что можно быть одновременно светской дамой и «святой». Негативно, например, отозвался об этой статье, как, впрочем, и о других главах «Выбранных мест…», Н.Ф. Павлов в «Письмах к Н.В. Гоголю» в «Московских ведомостях» (март-апрель 1847 г.)36. Оскорбительный в своем католическом прагматизме совет использовать «слабости человеческие» для «святого дела» увидела в размышлениях Гоголя на «женскую тему» В.С. Аксакова, выражая общую с отцом, известным писателем С.Т. Аксаковым, позицию. Сам Аксаков − старший тогда же, в январе 1847 г., в письме сыну Ивану оценил суждения Гоголя как противные «духу христианскому».
Вывод С.Т. Аксакова о том, что «Женщина в свете» − «чисто католическое воззрение на красоту женщины и употребление оной», даже «языческое»37, а также упреки С.П. Шевырева автору «Выбранных мест…» относительно католических тенденций в его взглядах, в частности на возможности женщины38, очевидно, нельзя считать вовсе безосновательным. Ведь, как отмечалось выше, преклонение перед внешней пластической красотой особенно характерно как раз для языческой античности, от которой было унаследовано католической европейской культурой. Гоголь, бесспорно, испытывал повышенный интерес к этим ветвям мировой цивилизации. Но, как свидетельствуют высказывания самого писателя и как уже отмечали некоторые его современники и позднейшие исследователи, это был интерес художника и историка, которого, среди прочего, закономерно привлекала история католичества как часть общей истории христианства. Гоголевские внимание и даже определенную толерантность к «чужому» нельзя отождествлять с предпочтениями человека, изменившего своей конфессии. Как и прагматичность в выборе средств достижения цели – например, апелляция к возможностям женской красоты − не есть еще уступка иезуитству, в чем Гоголя также пытались обвинить, ссылаясь на его «женские» статьи39.
В то же время нельзя отрицать определенной доли неортодоксальности в гоголевских суждениях на многие темы, получившие устойчивое толкование в православной духовной литературе40. В частности, на тему о роли женщины в семье и обществе, о значении ее внешней привлекательности. Однако эти действительные отступления автора «Женщины в свете» от православного канона Аксаковы и другие критики Гоголя, упрекавшие его в симпатиях к языческим, католическим, иезуитским воззрениям, значительно преувеличивали. Ведь Гоголь требовал от своей героини, призванной «содействовать оживотворению» общества, не только красоты внешней, но и внутренней, высоких духовных христианских устремлений. Автор прославлял женщину, наделенную «чистой прелестью <…> невинности» и «жаждой добра», «небесным беспокойством о людях», в которой «светится всем» ее «голубиная душа» (С. 48).
Эта характеристика напоминает об обещании Гоголя описать «чудную русскую девицу, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, всю из великодушного стремления и самоотвержения». О планах в дальнейшем повествовании создать такой образ говорилось еще в лирическом отступлении изданного в 1842 г. первого тома поэмы «Мертвые души» (одиннадцатая глава). В «Авторской исповеди», написанной в 1847 г. в известной мере как отклик на критику его «Выбранных мест…», «свойство восхищаться красотой души человека» (кстати, необязательно женщины) Гоголь назвал «венцом эстетических наслаждений»41, вновь подчеркнув связь духовного и эстетического. Непредвзятое чтение «Женщины в свете» показывает, что писатель и в ней исходил из признания связи этих категорий в определении «высшей красоты». Только красавице, одаренной «властью чистоты душевной», предназначалась роль «небесной родной сестры» всем нуждающимся в «оживотворении» (С. 48).
Заметим, кстати, что мысль Гоголя о женщине, призванной содействовать «оживотворению» окружающих, перекликается с суждениями св. Анастасия, архиепископа Антиохийского. Правда, в сочинении известного византийского богослова «На Благовещение Богородицы» говорится о такой миссии отнюдь не рядовой земной женщины – Девы Марии. Но симптоматично, что в бумагах Гоголя сохранились выписки из этого произведения с использованием характерного словосочетания «оживотворены через нее [жену. – И.П.]»42 − в своих текстах писатель явно ориентировался на эти высказывания св. Анастасия.
Недаром архимандрит Феодор (А.М. Бухарев) в книге «Три письма к Н.В. Гоголю, писанные в 1848 году» посчитал возможным одобрить обе опубликованные тогда в «Выбранных местах…» статьи на женскую тему, включив в свой отзыв даже довольно подробный их пересказ. В то время молодой богослов, преподаватель Московской духовной академии, он увидел в гоголевской публикации утверждение того, что «особенно, христиански настроенная, женщина может и должна служить к незаметному смягчению и освещению жесткости духовной в обществе». Согласился он и с мыслью Гоголя, что «женская натура скорее мужской» почувствует «все прекрасное величие своих обязанностей»43. Правда, сам Бухарев среди духовных писателей отличался определенным свободомыслием, что в дальнейшем привело его к конфликту с церковным начальством и возвращению в мир, а первые неудовольствия у иерархов русской церкви вызвала именно его книга о «Выбранных местах…», не разрешенная к печати митрополитом Филаретом44.
Аксаковские обвинения Гоголя в отступлении от «духа христианского» напрямую связаны с его упреком в том, что писатель «льстит женщине»45. Но выбор глагола «льстить» в данном случае едва ли верен. Скорее здесь стоит говорить о желании автора выдать своего рода поощрительный аванс, причем только такой женщине, которая владеет «орудиями», способными помочь ей исполнять свою «должность», но не совсем уверена в своих силах.
О том, насколько жестко требователен к своей героине автор, свидетельствует «рабочее» название статьи − «Обязанности женщины». Женщина, призванная на «поприще»,не может позволить себе «бояться жалких соблазнов света», «светского разврата» и отгородиться от необходимости «помощи душевной» всем обитателям «пустого, выдохшегося светского общества». Писатель стремился убедить свою корреспондентку, что «свет» не «безлюдье», что в нем «такие же, как и везде», люди, которые «и болеют, и страждут, и нуждаются <…> − и, увы! даже не знают, как попросить» о помощи (С. 47). Тем выше, по Гоголю, ответственность истинно прекрасной светской женщины перед всеми без исключения, кто ее окружает. Христианская идея о необходимости не отворачиваться ни от кого, даже «тех людей, которые Вам почему-либо мерзки» (С. 160) подчеркивалась и в статье «Что такое губернаторша».
Авторская позиция четко проявляется в интонационном строе статьи. Одна за другой следуют конструкции повелительной модальности: «Не убегайте же света, среди которого Вам назначено быть, не спорьте с Провидением! <…> Влетайте в него смело, с той же сияющей Вашей улыбкой. Входите в него как в больницу, наполненную страждущими <…> Не болтайте со светом о том, о чем он болтает; заставьте его говорить о том, о чем вы говорите» (С. 49). Белинский обоснованно назвал статью «строгими и иногда грозными увещаниями учителя ученикам», правда, не вполне справедливо посчитал это ее безусловным недостатком46.
Интересно, что среди «орудий», необходимых «женщине в свете», чтобы «содействовать оживотворению» его, Гоголь не называл ни ум, ни образованность, ни знание жизни. Вообще может сложиться впечатление, что позиция автора «Выбранных мест…» по этому вопросу чрезвычайно противоречива. В «Женщине в свете» эти качества игнорируются47, а в статье «Что такое губернаторша» выступают как обязательные для исполнения героиней своей «должности».
Однако по сути противоречия нет, поскольку в этих статьях, при всей близости их содержания, перед женщиной ставятся разного уровня задачи. Героиня «Женщины в свете», выступая «не в качестве доктора» (С. 49), а в качестве своего рода модератора (если использовать современное понятие) в обществе, призвана уже самим своим присутствием и «простодушными рассказами» (С. 50) удерживать его от пошлости и низости и настраивать на высокий нравственный лад. Такая роль, по Гоголю, не предполагала интеллектуальности и жизненного опыта − «познания людей, познания жизни». В отличие от функций «доктора», которые предписывались героине статьи «Что такое губернаторша», − «глядеть на весь город, как лекарь глядит на лазарет» (С. 147). Для этого губернаторше нужно было хорошо знать положение дел во «вверенной» ей (точнее, ее мужу) губернии, включая все «мерзости». Заметим, кстати, что именно эти различия в толковании назначения женщины и требований к ней в двух гоголевских статьях, вероятно, обусловили и противоположные оценки их Л.Н.Толстым в 1909 году: «5» - «Женщине в свете», «0х» - «Что такое губернаторша»48.
Обращаясь к губернаторше, Гоголь возлагал на нее решение очень серьезных задач, что требовало значительной подготовки, а не только силы красоты, даже «высшей»49. И хотя разработкой программы деятельности губернаторши публицист собирался заняться сам, − видимо, не вполне рассчитывая на интеллектуальный потенциал женщины, − именно ей он доверял сбор информации для выработки необходимого знания о губернии.
Автор статьи уделил много места рекомендациям, как его героине вести расспросы местных жителей (своеобразные социологические исследования), используя свой «дар расспрашивать», от природы данную в большей степени женщине коммуникабельность. Но еще больших и разнообразных способностей и умений требовало собственно нравственное воздействие губернаторши на губернское общество во всей его многослойности − на представителей обоих полов, различных сословий – не только дворянства, но и купечества, и мещанства, и «всякого простого сословия, обитающего в городе», и даже священников (С. 156). Ставился вопрос и об ее возможностях давать дельные советы мужу. Например, относительно его кадровой политики (данное понятие, разумеется, не использовалось), дабы «сверху было все честно» и эффективнее борьба со взяточничеством, ведь нередко «чиновник берет с чиновника по команде сверху вниз» (С. 151)50.
Отметим, кстати, что в данной статье Гоголь дважды обращался к роли женщины в искоренении взяточничества. Кроме указанного выше пути, Гоголь настаивал и на таком, как гонение на «гадкую, скверную роскошь, эту язву России, источницу взяток, несправедливостей и мерзостей, какие у нас есть» (С. 147). Так публицист еще раз напоминал о сказанном им в статье «Женщина в свете». В письме губернаторше подчеркивалось, что ее пример в пропаганде бытовой скромности − пример «первого лица в городе» при российском «обезьянстве» (С. 146) − особенно полезен.
Героиня статьи «Что такое губернаторша», содействуя «оживотворению» всего общества, должна была выступать как истинная сподвижница своего сановного мужа, наделенного большими полномочиями и не меньшей социальной ответственностью. О помощи женщины мужу шла речь и в третьей гоголевской статье на женскую тему − «Что может быть жена для мужа…». В целом такое понимание женщины восходит к архетипу, представленному в христианской традиции в библейской истории ее сотворения («Бытие», глава 2). Гоголь же, с характерной для него установкой на конкретность высказывания, в названных статьях стремился максимально подробно и наглядно обрисовать идеальную модель поведения современной женщины в роли помощницы мужа − чиновника.
Если судить по заголовку статьи «Что может быть жена для мужа в простом домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России», в ней рассматриваются исключительно обязанности дворянки в пространстве «дома». Но на самом деле содержание ее шире. Ведь женщине поручалась «вся хозяйственная часть дома» (С. 181), что должно было освободить мужа от домашних забот ради концентрации на служебных обязанностях. Домашние занятия женщины, таким образом, практически уравнивались по своему значению для общества с государственной службой мужчины – описывалось, по сути, вполне разумное разделение труда между полами. Хотя и с неприемлемым с точки зрения современной концепции гендерного равенства закреплением каждой из сфер деятельности за одним из полов: «дом» – за женщиной, «государственная служба» − за мужчиной.
Но даже в этом закреплении Гоголя не стоит искать исключительно проекции домостроевских принципов, как это нередко делалось и делается51. Несмотря на то, что некоторые высказывания автора статьи действительно перекликаются с положениями весьма почитавшегося им «Домостроя»52, общая позиция Гоголя, конечно, сложнее. В ней закономерно отражены как сохранявшиеся в обществе 1840-х годов, даже образованном, предрассудки в отношении исключительно «домоводческой» функции женщины, так и собственно реалии ее тогдашнего («при нынешнем порядке вещей в России») существования. Вместе с тем предложенная в статье идея равного по своей значимости труда позволяла по-новому посмотреть на отношения «сильного» и «слабого» пола.
Так, знаменательны суждения автора о ведущей в моральном отношении роли женщины в супружеской паре. Жене вменялось быть совестью мужа-чиновника: утром «гоните его на должность, в его департамент, ежеминутно напоминая ему о том, что он весь должен принадлежать общему делу и хозяйству всего государства». А вечером, после возвращения мужа со службы, жена должна обсудить с ним сделанное обоими за день и, в случае нужды, ободрить и помочь ему советом, зная «непременно существо его должности» (С. 184). О важности для Гоголя функции женщины как «советчицы» и даже своего рода «контролера» в сугубо «мужской», казалось бы, сфере деятельности свидетельствует неоднократное возвращение писателя к этой идее в статьях и письмах53.
Подобные гоголевские призывы − поучения, конечно, наивны. Но при внимательном и непредвзятом чтении в них можно заметить вполне современную мысль о возможности и даже необходимости для женщин участвовать в жизни общества, государства, по крайней мере, опосредованно − через влияние на своих мужей, впрямую включенных в «общее дело и хозяйство всего государства». Скорее всего, сам того не осознавая, Гоголь объективно выразил появившееся во второй половине 1840-х годов не только в Европе, но и в России предощущение грядущих сдвигов в гендерном (выражаясь современным языком) разделении сфер деятельности.
Самым уязвимым в статье «Что может быть жена для мужа…» стало рассуждение автора о ведении хозяйкой дома финансовых дел. Подробнейшая инструкция о разделении семейного бюджета на «семь кучек» и жестком порядке их раздельного расходования уже для читателей – современников вполне оправданно стала основным объектом язвительных выпадов против несуразного соединения в статье мечтательной умозрительности и житейской прагматичности. В большой мере это, очевидно, объясняется тем, что в данной статье (как, впрочем, и других в «Выбранных местах…») Гоголь нарушил определенные конвенции духовной и светской литературы. Он ввел привычные для него как автора художественных произведений подробные и конкретные описания поведения героини в другого типа текст, причем им самим выстраивавшийся одновременно по законам светской эпистолярной публицистики и учительной прозы, которые несходны между собой и тем более отличаются от законов художественной литературы. Появившиеся в результате действительные смысловые и стилевые несоответствия в тексте статьи открыли путь для иронического восприятия ее, да и книги в целом. Вплоть до активного желания некоторых современных исследователей прозреть «сквозь видимую миру, программную до слез мораль его “Переписки” <…> ее невидимый миру смех»54.
В то же время с неудачным рассуждением о «семи кучках» связана и совершенно здравая мысль о необходимости для женщины, желающей четко и последовательно выполнять свое назначение, еще одного качества - «крепости воли [курсив Гоголя. – И.П.]» (C. 180). Заметим, традиционно сильную волю относили и относят к чертам мужского характера. Гоголь и здесь обнаруживал готовность выйти за рамки стереотипов относительно «фемининности» и «маскулинности» (если использовать современную терминологию).
Чрезвычайно интересен в статье «Что может быть жена для мужа в простом домашнем быту…» финал. Его анализ позволяет утверждать, что Гоголь осознавал, что предложенная им здесь модель довольно сильно расходится с традиционалистскими представлениями о взаимоотношениях «сильного» и «слабого» полов и месте женщины в семье и обществе. Вместе с тем в понимании Гоголя это было вынужденной реакцией на «нынешний порядок вещей в России», когда «дрянь и тряпка стал всяк человек» и «нигде» не видно «мужа». Поэтому автор призывал действовать представительниц «слабого» пола, но не во имя равенства, а чтобы «повелеть мужу, дабы он был ее глава и повелитель»: «Пусть же бессильная женщина ему о том напомнит!» (С. 185). Публицист не торопился хоронить ценности, восходящие к «Домострою» и еще более ранним текстам, в том числе Библейским, в частности к Первому посланию Апостола Павла Коринфянам, провозглашавшему, что «жене глава муж» (гл. 11, п. 3). Однако парадоксальность процитированной формулировки − «повелеть мужу, дабы он был ее глава и повелитель» - можно, представляется, интерпретировать как скрываемое автором от самого себя сомнение в реальности и даже целесообразности реставрации отношений безусловного подчинения женщины мужчине.
Да и в целом в статьях на «женскую тему» в «Выбранных местах…» Гоголь, нарушая консервативные гендерные схемы, но вовсе не стремясь их разрушить, отразил, пусть весьма своеобразно, необходимость перемен, как минимум - «модернизации патриархата» (по удачному выражению И. Видугирите55). Все эти статьи содержат хотя бы микроэлементы новых моделей взаимоотношений «сильного» и «слабого» полов, поведенческих стратегий женщины «в доме» и «вне дома».
Думается, и сегодня статьи Н.В. Гоголя на «женскую тему» – от созданного начинающим автором этюда «Женщина» до писем - глав из вызывающей до сих пор споры его последней книги - сохраняют не только исторический интерес. Ведь в них делаются попытки рассмотреть «женскую тему» в контексте важнейших философских, эстетических, религиозно-нравственных, социальных вопросов. И, как показывает анализ, в свете проблематики, которую сегодня принято именовать гендерной.
Многие размышления, суждения и советы в рассмотренных статьях Гоголя как будто обращены к современной женщине, пытающейся осмыслить свою «должность» в семье и обществе, в том числе светском. Конечно, необходимо учитывать различия в понимании этих социальных явлений в гоголевское время и сегодня. И то, что большинство «мечтательных проектов» Гоголя (по определению П.А. Вяземского) относительно открывающегося перед женщиной «поприща» в практическом смысле предлагают даже меньше, чем позднейшие проекты сторонников теории «малых дел». А некоторые пассажи не могут не вызывать улыбки своим простодушием (иногда, правда, только кажущимся) и / или излишне прямолинейной назидательностью и формализмом. И все же статьи на «женскую тему» одного из самых востребованных сегодня классиков русской литературы не теряют своей актуальности, привлекая внимание к перспективам облагораживающего «оживотворяющего» общество влияния «прекрасного» пола. Причем для нашего времени активного обсуждения вопросов сексизма, гендерного равенства, гендерного баланса особенно любопытно то, что в статьях Гоголя возникают вариации на тему женского лидерства в движении к «светлому будущему»: «женщины у нас очнутся прежде мужчин» и «погонят» их вперед «бичом стыда и совести» (С. 158-159).
Таким образом, разработка «женской темы» в журнально-публицистических статьях Гоголя, надо признать, достаточно содержательна и вариативна в ее развитии (при всей неизменности общей аксиологической установки) и соотнесенности с современным автору социокультурным процессом.