Polemics in Periodicals as the Form of Literary Struggle: N.S. Leskov Against I.I. Yasinskiy, I.I. Yasinskiy Against N.S. Leskov
Шелаева Алла Александровна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории западноевропейской и русской культуры Санкт-Петербургского государственного университета, alla@AS10244.spb.edu
Alla A. Shelaeva
PhD in philology, Associate Professor at the chair of the history of West European and Russian culture, Saint Petersburg State University, alla@AS10244.spb.edu
Аннотация
Статья посвящена одной из форм литературной борьбы в XIX в. – полемике в периодической печати, яркие образцы которой дает публицистическая и литературно-критическая деятельность Н.С. Лескова. Автор рассматривает примеры полемики Н.С. Лескова и И.И. Ясинского в «Петербургской газете» (1891-1892).
Ключевые слова: правила литературной борьбы, Н.И. Хлебников, подлинность факта, культура литературного языка, этические нормы.
Abstract
The article is devoted to the widespread form of literary struggle in the XIX century – newspaper controversy. The author cites as an example publistic and literary criticism of N.S. Leskov and places for consideration polemics of N.S. Leskov and I.I. Yasinskiy in “Petersburg newspaper” (1891-1892).
Key words: rules of literary struggle, N.I. Hlebnikov, true facts, culture of literary language.
Полемика писателей, вынесенная на страницы периодической печати и ставшая поводом для обсуждения актуальных литературных, эстетических, этических или социальных вопросов, имеет не только фактологическую ценность, но позволяет также сделать более широкие выводы при взгляде на это явление как одну из форм литературной борьбы. В истории русской культуры известны моменты наиболее оживленной полемики и моменты ее затухания, что всегда являлось свидетельством общественного возбуждения или застоя. Классический пример − 1850–1860 гг., давшие публицистике опыт полемического мастерства В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Н.Н. Шелгунова и других революционных демократов. В эти же годы окреп полемический талант Н.С. Лескова, не только наблюдавшего журнальные войны по актуальным вопросам русской жизни, в которых важное место занимали споры об искусстве, женской эмансипации, положении рабочего класса, вызывавшие интерес писателя, но и выступавшего в печати с резкой критикой антагонистов по мысли. При этом ему всегда претила присущая полемике этого времени тенденциозность в трактовке отдельных вопросов. Лесков иронически отзывался о ней в своих художественных произведениях, например в романе «Островитяне» (1865), где он обнажает вульгаризаторскую сущность взглядов некоторых истолкователей теорий Чернышевского и Прудона с явным намеком на журналы «Современник» и «Русское слово»1. Полемика Лескова – пример аргументированной критики, основанной на проверенных фактах. Он не останавливался перед признанными авторитетами, как это было в случае с известным экономистом Ф.Г. Тернером в ранней статье «О рабочем классе» (1860). Лесков отстаивал свою точку зрения, используя богатый лексический запас и арсенал полемических приемов, и достигал убедительности. Собственно почти каждое выступление Лескова в периодической печати имело полемическую «закваску», так как чаще всего являлось откликом на какое-нибудь публичное выступление антагониста по мысли или попыткой выступить против возражений на опубликованный им материал. Так, в полемической борьбе сложился неповторимый стиль публицистических выступлений Лескова, который отличался своеобразием мысли и едкостью. В то же время необходимо отметить, что Лесков избегал грубо-полемических форм, граничивших с издевкой над оппонентом. При этом он ссылался, как на отрицательный пример, на трактат греческого философа Цельзия «Истинное слово» (II век), который в пылу критики раннего христианства перешел все возможные границы полемики, чем и вызвал ответ своего современника Оригена Contra Celsum2, который заклеймил его невоздержанность в обсуждении предметов, имеющих отношение к духовной жизни человека.
Вопрос о границах полемики возник в публицистике Лескова, прошедшего в журналистике школу 1860 гг. неслучайно. В более поздние годы, когда полемика стала одной из самых распространенных форм литературной борьбы, она, по мнению писателя, способствовала появлению таких особенностей литературного быта, как «литературная рознь» и «партийная нетерпимость»3. Эти явления литературной жизни часто были последствиями полемических столкновений в печати и сопряжены были с намеками полемистов на политическую неблагонадежность противника, искажение его мысли и другими попытками дискредитации оппонента, используемыми на страницах печати в качестве полемических приемов. В 1879 г. в России была сделана попытка кодифицировать «правила честной литературной борьбы». Идея принадлежала профессору Киевского университета Н.И. Хлебникову (1840–1880), философу права, который выступил в печати с «Заметкой о правилах и формах литературной борьбы»4. В этом сочинении автор обозначил восемь пунктов, которые выявляют нормы полемического поединка. В частности, он пишет: «Писатель, не соблюдающий следующих условий, не может требовать к себе уважения: 1) если упрекает другого писателя за его религию, национальность, сословное происхождение, образ жизни, форму занятий, место воспитания; 2) если упрекает в незнании и непонимании, в тупости и бездарности; 3) если, обходя существо книги или статьи, нападает только на мелочи, подробности или недосмотры; 4) если искажает текст сочинения или умышленно неверно передает его содержание; 5) если упрекает в ненравственном происхождении религиозных, философских или политических убеждений противника; 6) если, выбирая отдельные места и фразы, вставляет их в другие сочинения, придавая им другой смысл; 7) если сопровождает свою критику бранью; 8) если называет доносчиком или подкупленным писателем. Писатель, грешащий против первых трех пунктов, виновен в литературном неприличии, грешащий против третьего пункта в недобросовестности; грешащий против последних пяти пунктов виновен в бесчестном ведении литературной борьбы»5. Затем Хлебников формулирует восемь пунктов, в содержании которых отмечено то, что является в полемике дозволительным со стороны оппонента, и особо подчеркивает, что он не может доказывать, что «автор намеренно подрывает государство, религию, нравственность, ибо это может доказывать лишь прокурор, а не критик»6. Через год после публикации этой статьи автор умер, и она не получила должного резонанса в обществе. Никто не откликнулся и на его предложение создать выборный орган – литературный суд присяжных, способных оценить, если это потребуется, форму литературной борьбы, не касаясь, впрочем, ее содержания. В свете обозначенной проблемы важно обратиться к практике литературной борьбы, которая с наибольшей очевидностью проявлялась в XIX в. в периодической печати, позволявшей вести пролонгированный многоступенчатый диалог.
Важным источником для изучения этого явления в истории журналистики можно считать ряд острых полемических выпадов Н.С. Лескова, направленных против публикаций И.И. Ясинского (Максима Белинского), и ответы последнего, появившиеся на страницах «Петербургской газеты» в начале 1890 гг. Эта литературная перепалка проявила враждебность и непримиримость взаимоотношений писателей, но до сих пор не получила полноценного объяснения и комментария. Кульминационные моменты литературной дуэли Лескова и Ясинского были освещены сыном и биографом писателя, А.Н. Лесковым, в книге об отце. Эмоциональные и неуважительные по отношению к оппоненту филиппики Ясинского, адресованные Лескову, почти полностью процитировала автор статьи «Лесков в Петербургской газете», опубликованной в лесковском томе «Литературного наследства»7, Т.А. Алексеева, но внесла в истолкование публичной ссоры писателей мало нового. Более того, утверждение автора, что в своих статьях Лесков не называл имя Ясинского и читатель был не в курсе того, кто является адресатом обращений Лескова, не соответствует их содержанию и создает впечатление, что отдельные фрагменты текста статей ускользнули из поля зрения Т.А. Алексеевой. Все статьи Лескова – отклики на публикации Ясинского, которые также не остаются безымянными. В них идет речь о романе «По горячим следам» (1891), некрологе В.И. Бибикову и рассказе «Страстная суббота» (1892). Т.А. Алексеева рассматривает историю взаимоотношений Лескова с Ясинским с опорой на сведения, приведенные А.Н. Лесковым, который связал газетные выступления отца в основном с публикацией во многих отношениях уязвимого романа И.И. Ясинского «По горячим следам»8. В действительности, тематика статей Лескова намного шире, чем это представляется обоим авторам, и отражает его позицию по отношению к культурному наследию ХIX в., значение которого, по мнению писателя, понижали безответственные выступления Ясинского в печати.
А.Н. Лесков рассматривал упомянутые статьи отца как тактичные советы писателя молодому собрату по перу остерегаться «натяжек и пристрастий» в обработке «щекотливых сюжетов». Можно предположить, что эти рекомендации Лескова были основаны на опыте так называемых пожарных статей 1860 гг., написанных им из самых высоких побуждений, но неправильно понятых современниками и негативно повлиявших на его литературную репутацию. Они прозвучали в статье Лескова, посвященной роману Ясинского «По горячим следам»9, упоминаний о котором впоследствии сам автор старался избегать. В дальнейшем Лесков продолжил отслеживать литературные промахи Ясинского, но при этом, как отметил А.Н. Лесков, «нарушения полемических форм» в статьях Лескова, несмотря на откровенную колкость их названий («Цицерон с языка слетел», «Neglige c отвагою», «Опять Цицерон») и неприятную для Ясинского назидательность, не было10. Литературный бой шел по правилам. В четырех статьях Лескова (Петербургская газета. 1892. № 20. Янв., 21; № 76. Март, 18; № 93. Апр., 4; № 99. Апр., 12), адресованных Ясинскому, отсутствовал глумливый тон, часто свойственный газетным выступлениям подобного рода. Лесков указывал в них на фактические неточности и неправильное употребление Ясинским русских слов, имеющих отношение к церковному быту, которое, по мнению автора статей, было характерно и для других русских писателей. «Достойно замечания, – писал Лесков, – что при всей несомненной преданности русских к интересам православной церкви, в обществе нашем постоянно усматривается весьма странная несведущность о делах церковной практики. Особенно это можно видеть по писательским промахам»11. Лесков указывает на примеры. И.С. Тургенев, по его мнению, не отличает благовест от поминального звона, а в одном из произведений С.Н. Терпигорев описывает, как священник после всенощной выносит крест и подпускает к нему верующих, присутствующих на службе, что противоречит традиционному выполнению этого обряда. Достоевский, с точки зрения Лескова, совершает другую непростительную ошибку, публикуя в газете «Гражданин» (1873. Апр., 16) повесть М.А. Недолина «Дьячок», в которой муж сбегает от жены в монастырь. В статье «Холостые понятия о женатом монахе», скрываясь под псевдонимом «Свящ. Касторский»12, он упрекает Достоевского в том, что тот не знает «ни русского законодательства, ни русской жизни». Муж при живой жене не может принять монашеский постриг, и «никакое монастырское начальство» существующие законы «преступить не может»13, – объясняет Лесков Достоевскому и напоминает, что редактор газеты это знать должен. По наблюдениям Лескова, не знает церковных традиций и особенностей статуса учреждений православной церкви и писатель А.В. Жиркевич. Публикуя документы эпохи Николая I, как свидетельствует Лесков, он спутал Троице-Сергиеву лавру с Сергиевским монастырем в Стрельне. Приводя подобные примеры из сочинений известных русских писателей, Лесков рассматривал эти «ошибки» в произведениях русской литературы как ее постоянные огрехи. В другой заметке, поводом для которой вновь стали неточности Ясинского в определении типа колокольного звона, Лесков пишет: «Русскому писателю непременно надо бы знать, что “перезвон” у нас только по покойникам, а что после благовеста к заутрене в русской церкви трезвонят. Людям, выросшим в русских обычаях, должно быть очень смешно и даже, может быть, стыдно читать этакие “цицероны”14. Ясинский, при всей бойкости пера, последствием которой стала необыкновенная плодовитость молодого писателя, иногда не находил нужных слов для выражения мыслей. Лесков не преминул ему заметить, что в некрологе В.И. Бибикову Ясинский допустил оговорку, которая сыграла свою роль в посмертной оценке литературных заслуг покойного. «Может быть, из Бибикова выработался бы крупный талант; при жизни он не заявил себя с этой стороны», – писал он в некрологе15, не замечая двусмысленности своего высказывания. Лесков отреагировал уже на следующий день: «Такая фраза поневоле возбуждает вопрос, когда же именно покойник “заявил” о себе с этой стороны, что из него мог выйти крупный талант»?16 Лесков с недоумением задал себе и читателю вопрос: неужели Бибиков должен был «заявить себя» в «дожизненный» период? Подводя итог сказанному, писатель с горькой иронией заметил, что этим неловким выражением «живой друг оказал своему усопшему другу маленькую медвежью услугу». Еще большее недоумение у Лескова вызвал рассказ Ясинского «Страстная суббота», в котором автор использует, по всей вероятности, не всем читателям понятное устойчивое выражение «поднять все лодки» в смысле начать быстрые поиски, а пасхальный звон колоколов называет перезвоном. Как и в более ранней статье, Лесков использует имя известного римского оратора Цицерона как нарицательное существительное, делая его синонимом латинского выражения lapsus lingua.
Лесков призывал, как мы видим, к верности фактам, точности в характеристиках, к знанию культурных традиций и обычаев − ко всему тому, что так необходимо каждому писателю в его литературном труде, адресуя свои упреки не только Ясинскому, но и признанным литературным авторитетам. Ясинский, напротив, имея опыт в газетных схватках, ответил автору заметок залпом обвинений (Петербургская газета. 1892. Апр.,16), как говорится, сразу переходя на личность. Ясинский хорошо понимал, кто стоит за адресованными ему публикациями. Обнаружив знакомство с особенностями произведений своего оппонента, он дерзко призвал автора анонимных заметок оборотиться на себя и бросить писать языком, «почерпнутым из ветхих полусгнивших книг, грудами валяющихся на толкучке»17. Этот антикварный язык Ясинский именовал «безграмотным жаргоном». Упрекая Лескова в консервативности в области языка и литературной формы, Ясинский использовал для характеристики его писательской манеры обидные и не соответствующие его литературному рангу выражения. Бесцеремонно называя статьи Лескова «вылазкой», которую против него предпринял «некий автор», он озаглавил свой ответ ему «Зазвонное клепало», ассоциируя личность писателя с языком колокола, постоянный «досадительный» звон которого лишен смысла. Защищаясь, как ему казалось, от насмешек Лескова, полных к тому же «беспричинного злорадства», Ясинский вновь обнаружил плохое знание русского языка, подобрав к слову «колокола» неудачный синоним «калкуны»18. Это только подтвердило обоснованность предшествующих в полемике лесковских указаний на языковые ошибки Ясинского. Атака на известного писателя в «Петербургской газете» вызвала определенный резонанс. Последствия проявились прежде всего в осложнении отношений Лескова с ее редактором Н.С. Худековым-младшим, как выяснилось, готовым к публикации любых скандальных материалов ради повышения продаж и коммерческой прибыли. Редакция периодического органа, с которым были связаны истоки публичной полемики Лескова с Ясинским, позволила себе не иметь собственной позиции по отношению к статьям Лескова и дать возможность Ясинскому, уже известному своей противоречивой репутацией, вести литературные бои без правил, унижая достоинство оппонента.
Полемика Лескова с Ясинским началась в 1891 г., и поводом для нее стала публикация И.И. Ясинского «Анекдот о Гоголе» в журнале «Исторический вестник»19. Статья показалась Лескову «вздорной», а описанный в ней эпизод «совершенно невероятным»20. Об этой публикации Лесков писал в Киев пасынку Б.М. Бубнову 16 июня 1891 г.: «Появилось историческое воспоминание о Гоголе, которое кажется мне лживым с начала и до конца и во всех подробностях. Между прочим, там написано, что Гоголь в последнюю свою побывку в Киеве “купил жилет у Гросса”, и из-за этого жилета пошла некая будто глупая история, выставляющая профессоров Киевского университета, среди которых, по мнению Ясинского, был и Костомаров (который, однако, в 1847 г. уже находился в ссылке), в очень пошлом виде, – что совсем не отвечает характеру профессоров неволинской поры [то есть периода, когда в 1835–1843 гг. ректором университета был К.А. Неволин, прогрессивный профессор-юрист. – А.Ш.]. А главное, что покупка жилета “у Гросса” (по-моему) – не могла происходить, так как Гоголь умер в Москве ранее, чем в Киеве появился Гросс» (XI, 490-491). Далее в письме Лесков просит Бубнова проверить упомянутые автором «исторического воспоминания» сведения о портном Гроссе у кого-нибудь из старожилов, а результат сообщить ему «как можно поскорее». Лесков хотел в своем отклике «быть точным в указании промаха, – как он выразился, – лживого писателя» (XI, 491). В статье, посвященной этой «нескладице» в «Петербургской газете» от 16 июля 1891 г., Лесков по пунктам перечислил фактические неточности Ясинского, что поставило под сомнение возможность описанного им «происшествия с жилетом» (XI, 210)21. Вокруг ее публикации, под названием «Нескладица о Гоголе и Костомарове», возник скандал, отзвуки которого были долго слышны в воспоминаниях современников. Заметка Ясинского привлекла внимание литературных кругов и той части русской интеллигенции, которая дорожила памятью Н.В. Гоголя. В частности, в газете «Московские ведомости»22 она была названа «неудачным анекдотом». В сложившейся ситуации неудобство испытали и публикаторы «Анекдота о Гоголе» из «Исторического вестника» и прежде всего его редактор историк С.Н. Шубинский. Он, однако, в адрес Лескова высказал недовольство, считая, что писатель, который числился в постоянных авторах, вышел за рамки корпоративных интересов и сделал «поправку» к анекдоту в «какой-то газетенке»23. Резкий тон статьи Лескова объяснялся, с нашей точки зрения, двумя обстоятельствами. Во-первых, писатель был озабочен тем, что Гоголь в заметке Ясинского не соответствовал своему образу в русской культуре. Эта озабоченность сопоставима с чувством, которое Лесков переживал в 1887 г. в связи с тем, что литературное сообщество отмечало пятидесятилетие со дня гибели Пушкина. Он испытывал «мучительные терзания» оттого, что сценарий поминовения противоречил «священной памяти усопшего» и тому, что «было бы уместно по характеру личности» поэта24. Свои соображения по поводу предполагаемого отклика литературной общественности на эту памятную календарную дату Лесков изложил в письме Вл.О. Михневичу, который был одним из организаторов торжества. Лесков писал, что «не в силах ни соборно молиться, преклонише колена, ни представлять собою данную единицу в числе желающих составить торжествующую группу». Осудил Лесков и мысль о праздновании памяти Пушкина “обедом”. «Теперь я еще раз скажу Вам с товарищеским чистосердечием, – писал Лесков В.О. Михневичу, – обед Ваш едва ли произведет на лучших людей страны то впечатление, какое отвечало бы трагическому величию припоминаемого события»25. В 1893 г. нечто подобное Лесков испытал и в связи с публикацией «Записок Смирновой» в «Северном вестнике» и, используя свою дружбу с журналом, озаботил себя наблюдением, чтобы Пушкин не был поставлен в этой публикации «ниже положения, которое он должен был занимать» (ХI, 547). Во-вторых, в заметке Лескова «Нескладица о Гоголе и Костомарове» нашли отражение неприязненные отношения писателя и автора «Анекдота о Гоголе» И.И. Ясинского, которые стали результатом ряда поступков Ясинского по отношению к его литературным друзьям и коллегам, в частности к В.И. Бибикову, входившему в окружение Лескова. Сам Ясинский в 1880 гг. тоже был частым собеседником Лескова, и у последнего завязались с ним «неплохие отношения», как отметил А.Н. Лесков. К началу 1890 гг. эта дружба сама собой прекратилась. Сохранились два письма из переписки Лескова и Ясинского, имеющие отношение к данному периоду. Комментаторы ко второму тому книги А.Н. Лескова, вышедшей в серии «Литературных мемуаров» в 1984 г., отозвались о них, не раскрывая содержания, так: «Пространно исповедное письмо Ясинского к Лескову от 14 июля 1889 года и коротковатое Лескова к нему от 15 июля этого же года»26. Исповедальное письмо Ясинского Лескову отражает сложность отношений в писательской среде и связано с обстоятельствами, нам неизвестными. Из содержания письма можно предположить, что Ясинский просил Лескова не доверять В.И. Бибикову, который «сочинил ему жизнь, которою он не жил и гнушался бы ею, если бы жил»27. Особенно волновало Ясинского то, что, по его предположению, Бибиков сообщил Лескову, что «Ясинский ненавидит всех, кто талантливее его, богаче и красивее». Чтобы Лесков не поверил в эти клеветнические измышления, Ясинский отрицает эти якобы приписанные ему Бибиковым свойства личности, резко утверждая: «Это дрянная ложь»28. В письме Лескову он стремится представить себя с лучшей стороны. Ссылаясь на пример А.О. Осиповича-Новодворского, который, по словам Ясинского, получил от него существенную поддержку в последние дни своей жизни, – умирал у него дома и за ним ухаживали близкие писателя29, – говорит о своей доброте и умении поддерживать связи с товарищами по цеху. Лесков ответил Ясинскому сдержанно и сразу указал на его излишнюю подозрительность в отношении В.И. Бибикова и непричастность последнего к событиям, так взволновавшим писателя: «Любезный коллега! Я получил от Вас письмо, написанное в несомненном волнении, и спешу отвечать Вам, что для такого раздражения, какое Вы обнаруживаете в этом письме, нет вовсе повода. Молодой человек, о котором Вы упоминаете, может быть, недостаточно осторожен, но он никогда не старался при мне ронять Ваше достоинство. Напротив, я всегда был свидетелем противуположного. Во всяком случае, он не враг Вам»30. Письмо Лескова А.И. Фаресову от 20 сентября 1890 г. свидетельствует, что друзья помирились, но отношения их с Лесковым приняли крайне сложные формы. И теперь Лесков уже не защищает Бибикова от нападок Ясинского, а сам стремится укрыться от общения с ним, бесцеремонно разрушающим то, что Лесков «почитал за истину». Оценка личности Бибикова в этом письме прямо противоположна той, что угадывается между строк в письме Лескова к Ясинскому. Лесков не видит в нем благородства намерений и тонкости в обращении с окружающими: «В субботу были у меня Ясинский и Бибиков. Первый, продли Бог ему веку, был ко мне снисходителен, но второй не скрывал своих преимуществ в знаниях и литературном понимании и так меня припугнул, что я смирился и умолк, чтобы избегнуть согласия и не подвергаться еще более суровому обращению в собственном доме …»31 Отклики Лескова на произведения Бибикова не известны, а вот творчество Ясинского получило его оценку, притом не только в статьях о «цицеронах». В своих знаменитых беседах о литературном труде, опубликованных впоследствии А.И. Фаресовым, Лесков публично высказал мнение об ограниченности литературного дарования Ясинского32, герои которого, как казалось Лескову, говорят одинаковыми голосами. Ясинский не оставался в долгу и на всегда сдержанные оценки последовательно отвечал клеветническими измышлениями. Впоследствии Ясинский посвятит Лескову главу в книге «Роман моей жизни» и мемуарный очерк «Н.С. Лесков», где даст определенную трактовку его нравственного облика, по мнению Ясинского, не соответствующего христианской морали, которую писатель проповедовал в своих произведениях. В этом очерке И.И. Ясинский указал также на этические расхождения между ним и Лесковым, обнаружившие себя при более близком знакомстве33. Кроме этого вдохновленный мстительным чувством, Ясинский изобразил Лескова в образе лицемерного и жестокого писателя Эмануила Давидовича Апокритова в романе «Лицемеры» (1894). Прототипами главного героя романа, Диодора Ивановича Засяткина, по мнению исследователей, выступили оба литературных знакомца Лескова – и Бибиков и Ясинский34. Сюжет «Лицемеров», однако, основан в большей степени на событиях жизни Бибикова, который окарикатурен автором романа, как и другие его герои35. Роман вышел в свет еще при жизни Лескова, но не вызвал ожидаемого автором эффекта ни у прозрачно обозначенного прототипа Апокритова, ни у литературной общественности. Ослабленный тяжелой болезнью, Лесков был не в состоянии продолжать литературные бои с «лживым» писателем в периодике – на поле, которое давало возможность выразить свое отношение к литературе и жизни. Полемика с Ясинским в духе Лескова была продолжена в 1926 г. П.М. Пильским в рецензии на «Роман моей жизни», которую он озаглавил «Роман лицемера». Пильский высказал предположение, что «роман “Лицемер” когда-нибудь должен стать предметом любопытной главы в будущем интересном исследовании, которая назовется “История русского пасквиля”36, но при этом заметил, что в отношении его автора он сослужил плохую службу. Несмотря на то что в своих воспоминаниях Ясинский скрытен, его желание возвыситься над обстоятельствами и современниками легко прочитывается между строк этого произведения, в котором, как считает рецензент, все ложно: «ложно смирение, лживы порывы, напускная кротость, и за ними уже, таясь, стоят лукавство, неверность, оскорбленность и злоба. Это итоги печального романа Ясинского с литературой, с общественностью, с жизнью. А теперь и с большевиками»37.
В заключение надо сказать, что выступления Ясинского, направленные против Лескова и нашедшие место как в периодической печати, так и в его художественном произведении – романе «Лицемеры» (1894), представляют разные формы литературной борьбы. Импульсом для ее возникновения в данном случае стало стремление Лескова к подлинности факта, культуре русского языка и соблюдению этических норм в литературной среде и публичных выступлениях писателей, не получившее признания у его младшего современника Ясинского. История этих полемических выступлений на страницах «Петербургской газеты» в 1891-1892 гг. неотъемлема от литературного процесса, который на всех стадиях своего развития, как показывает практика, тесно связан с периодической печатью, ответственной как за трактовку правил литературной полемики, так и за формирование литературной репутации писателя38.
Русский
English