The Image of the Japanese in A.I. Kuprin’s Story “Junior Captain Rybnikov”
Омори Масако
кандидат филологических наук, научный сотрудник Токийского государственного университета иностранных языков, momori11@yahoo.co.jp
Omori Masako
PhD in philology, Research Fellow, Tokyo University of Foreign Studies, momori11@yahoo.co.jp
Аннотация
В статье рассматривается образ японского шпиона в рассказе А.И. Куприна «Штабс-капитан Рыбников» (1906). Писатель создал образ Рыбникова под влиянием массового представления о японцах, которое ярчайшим образом отражалось в карикатуре периода русско-японской войны. Сравнивая образ Рыбникова с карикатурой, мы показываем уникальный взгляд Куприна на японца.
Ключевые слова: А. И. Куприн, «Штабс-капитан Рыбников», образ японца, карикатура, русско-японская война.
Abstracts
We examine the image of the Japanese spy in Kuprin’s short story “Junior Captain Rybnikov” (1906) through the analysis of the image of the Japanese in the mass media during the Russian-Japanese war. Kuprin created the figure of Rybnikov, using the representation of the Japanese in caricatures. By comparing them, we reveal Kuprin’s unique views on the Japanese.
Key words: A. I. Kuprin, «Junior Captain Rybnikov», image of the Japanese, caricature, Russian-Japanese war.
В статье рассматривается образ японского шпиона в рассказе А.И. Куприна «Штабс-капитан Рыбников» (1906) в свете массового сознания, которое отразилось в журналистике начала ХХ века.
Несмотря на то что этот «своеобразный психологический детектив»1, главный герой которого является японским шпионом, высоко ценил М. Горький и сам Куприн считал его своим лучшим произведением, до сих пор остается малоизученным вопрос, какими средствами писатель создал образ штабс-капитана Рыбникова. Г. Чхартишивили в статье об образе японца в русской литературе отмечает, что интерес к японской культуре, подстегнутый шоком от войны 1904-1905-х гг., в это время перерос в интерес непосредственно к японцам, поэтому с начала ХХ века до конца 1920-х гг. появляются наиболее яркие прозаические произведения на эту тему. Среди них исследователь называет рассказ Куприна «Штабс-капитан Рыбников»2.
Действительно, в этом рассказе японский шпион имеет довольно типичную внешность: «Маленький бесформенный нос сливой, редкие, жесткие черные волосы в усах и на бороденке, голова, коротко остриженная, с сильной проседью, тон лица темно-желтый от загара <…> Что-то чрезвычайно знакомое, но такое, чего никак нельзя было ухватить, чувствовалось в этих узеньких, зорких, ярко-кофейных глазках с разрезом наискось, в тревожном изгибе черных бровей, идущих от переносья кверху, в энергичной сухости кожи, крепко обтягивавшей мощные скулы, а главное, в общем выражении этого лица – злобного, насмешливого, умного, пожалуй, даже высокомерного, но не человеческого, а скорее звериного, а еще вернее, – лица, принадлежащего существу с другой планеты»3.
Как считает исследователь Куприна Ф.И. Кулешов, у главного героя имелся реальный прототип. Это был армейский офицер, носивший фамилию Рыбников. Он тоже имел чин штабс-капитана и когда-то воспитывался в Омском кадетском корпусе, служил в войсковых частях в Сибири, получил ранение под Мукденом. Куприн случайно познакомилсяс ним в Петербурге по возвращении в декабре 1905 г. из Балаклавы4. Этот настоящий Рыбников был тоже скуластым, как и вымышленный Рыбников, в лице обнаруживались монгольские черты. Однако, как пишет Кулешов, купринский Рыбников отличается от своего прототипа: он выступает в рассказе одновременно в двух противоположных ипостасях – офицера русской армии и японского шпиона5.
В образе купринского Рыбникова мы можем отметить еще одно проявление двойственности: это человечность и не-человечность. Почему же писатель характеризует героя именно так?
Прежде всего надо заметить, что в русской литературе негативно изображал японцев не только Куприн. Еще в конце ХIХ века Вл. Соловьев в стихотворении «Панмонголизм» (1984) и в «Краткой повести об Антихристе» (1900) предсказал японскую угрозу: японец, возглавляя монгольские орды, угрожающие растоптать европейскую цивилизацию, олицетворял собой «желтую» опасность, движущуюся на Россию с Востока.
В. Молодяков, анализируя японские мотивы в произведениях Вл. Соловьева, В. Брюсова и А. Белого, утверждает, что ни в Европе, ни в США миф о Японии как о «желтой опасности» не стал явлением «высокого искусства»6 – в отличие от России. По нашему мнению, рассказ «Штабс-капитан Рыбников» Куприна также можно включить в этот ряд.
Но все-таки считается, что герой-японец в рассказе Куприна имеет какой-то другой источник, связанный не с русской «высокой» литературой, а, скорее всего, с массовым сознанием, отразившемся в журналистике того времени. Отметим, что сам Куприн работал журналистом, и в рассказе «Штабс-капитан Рыбников» одним из главных персонажей является фельетонист Щавинский, который пристально наблюдает за Рыбниковым и анализирует его поступки и слова.
Учитывая, что в период русско-японской войны такие сатирические журналы, как «Будильник», «Стрекоза» и «Шут», часто печатали карикатуры на японцев как на врагов, необходимо проанализировать, какой образ японца сложился в массовом сознании в то время.
Чтобы показать визуальный образ японца того времени, возьмем карикатуры, напечатанные в еженедельном сатирическом журнале «Будильник». Среди вышеуказанных сатирических журналов наиболее активно и ярко представлял образы японцев именно «Будильник»: на обложке многих номеров 1904 г. были напечатаны красочные и впечатляющие карикатуры на эту тему. Этот журнал откликался на все события недели и отражал настроения городского общества, занятого слухами, сплетнями, обсуждением театральных постановок и литературных новинок, вернисажей и тенденций в моде7. «Будильник» был широко распространен среди столичной интеллигенции, поэтому едва ли можно предположить, что Куприн не читал его и не видел карикатуры на японцев.
На обложке «Будильника» (1904. № 12) был изображен адмирал Того в образе «макаки», пишущей четырьмя руками ложные донесения о победах. В изображении японца отразилось пренебрежение русских к хитрому и низкому существу.
Интересно сравнить образы России и Японии, представленные на следующей карикатуре. Русский изображается храбрым богатырем, защищающимся от японской «ехидной змеи», имеющей желтое человеческое лицо (1905. № 13). Как отмечает С. Кеен, американский исследователь образа врагов на карикатурах и плакатах разных стран, они часто изображаются в нечеловеческом облике ? как животные и рептилии, которых, по представлению читателя, можно заслуженно и этически оправданно истребить8. Такое изображение характерно и для русской карикатуры периода русско-японской войны.
Японец на карикатуре не всегда является «зверем» и «змеей», иногда он изображается в человеческом облике (1904. № 14), причем он сравнивается с африканцами: на карикатуре иронически показывается, что даже «дикие африканские гереросы» начинают военные действия с объявлением войны, а «цивилизованные желтолицые японцы» – нет.
Таким образом, на карикатуре японец, с одной стороны, изображается как не-человек с человеческим лицом, а с другой стороны – как «цивилизованный» человек, совершающий «дикие» поступки. Можно сказать, что в карикатурах на японцасовмещаются противоположные элементы, и такая двуликость образа японца должна была отражаться в массовом сознании и возбуждать чувство неприятия в читателе.
Теперь проведем анализ рассказа «Штабс-капитан Рыбников». В тексте Куприна мы встречаемся с «желтым» и нечеловеческим обликом Рыбникова: «Он [Рыбников – М.О.] заговорил, а углы его губ дергались странными, злобными, насмешливыми, нечеловеческими улыбками, и зловещий желтый блеск играл в его глазах черными суровыми бровями»9.
Здесь мы видим «желтую опасность», которая давала творческое вдохновение русским прозаикам и поэтам в начале ХХ века. Куприн в своем рассказе тоже развивает «желтый» мотив на культурном фоне начала ХХ века, но писатель выделяет в герое другую черту – звериное, нечеловеческое начало, которое, как было показано выше, становилось важной частью образа японца, формировавшегося в массовом сознании, и визуально было изображено на карикатурах.
Посмотрим следующую сцену рассказа: фельетонисту Щавинскому, который хочет разоблачить Рыбникова, никак не удается достичь цели. Щавинский лишь видит в «рыжих звериных глазах» Рыбникова «пламя непримиримой, нечеловеческой ненависти»10. Поэтому он решает вызвать штабс-капитана на откровенность, возбуждая его патриотические чувства: «– Да, но все-таки жаль мне бедных макаков! <...> Что там ни рассказывай, а Япония в этой войне истощила весь свой национальный гений. <...> Все-таки в конце концов японец – азиат, получеловек, полуобезьяна. Он и по типу приближается к обезьяне, так же, как бушмен, туарег и ботокуд. <...> Одним словом – макаки. И нас победила вовсе не ваша культура или политическая молодость, а просто какая-то сумасшедшая вспышка, эпилептический припадок»11. Интересно, что здесь японец описывается как «макака» и сравнивается с такими африканскими народами, как бушмены, туареги и ботокуды.
Что касается связи карикатуры с образом Рыбникова, в тексте рассказа, возможно, есть намек на то, что карикатура присутствовала в сознании автора при создании образа героя. Процитируем фрагмент из третьей главы рассказа, в которой Щавинского все сильнее притягивает к привлекательному и удивительному штабс-капитану: «Но если все это правда и штабс-капитан Рыбников действительно японский шпион, то каким невообразимым присутствием духа должен обладать этот человек, разыгрывающий с великолепной дерзостью среди бела дня, в столице враждебной нации, такую злую и верную карикатуру на русского забубенного армейца! [курсив наш. – О.М.]. Какие страшные ощущения должен он испытывать, балансируя весь день, каждую минуту над почти неизбежной смертью»12. Думается, Куприн не зря употребил выражение «карикатура на русского забубенного армейца». Если учесть, что первым прототипом купринского Рыбникова является офицер русской армии, носивший фамилию Рыбников, то вторым немаловажным прототипом служит– как мы показали – «японец», общепринятый образ врага, сложившийся в массовом сознании и сатирически отразившийся в карикатурах того времени. Поэтому мы можем прочитать эту фразу, заменив «русского забубенного армейца» на «японца»: «разыгрывающий <...> такую злую и верную карикатуру на японца» [курсив наш. – О.М.].
Необходимо проанализировать, почему японский шпион называется Рыбниковым. По воспоминаниям первой жены Курпина М.К. Куприной-Иорданской, сам Куприн настаивал на этой фамилии. Она боялась оставлять в рассказе настоящую фамилию живого прототипа, когда писатель читал ей «Штабс-капитан Рыбникова» и решил напечатать рассказ в журнале «Мир Божий» за 1906 г., потому что подумала, что, когда выйдет журнал и Рыбников прочтет его, он очень обидится. Однако, как ни странно, Куприн не согласился с женой: «– Так и оставлю – “Штабс-капитан Рыбников”. Я могу объяснить ему, что рассказ этот написан еще в прошлом году, и совпадение фамилий – простая случайность, которая встречается сплошь и рядом в жизни и в литературе. Примеров этому очень много»13.
Можно предположить, что писатель считал, что невозможно придумать какую-нибудь другую фамилию для его героя. Во-первых, производящая основа слова «рыба», от которой образована фамилия «Рыбников», ассоциируется с водой или морем, окружающим Японию. Важно отметить, что на карикатурах на японцев времен русско-японской войны очень часто в качестве фона изображается море. Во-вторых, как пишет Ю.М. Лотман в статье «Символика Петербурга и проблемы семиотики города», город у моря, например Петербург, «эксцентрический город», созданный вопреки природе и находящийся в борьбе с ней, ассоциируется с эсхатологией, предсказанием гибели14. Поэтому образ моря в русской культуре несет смысловую нагрузку чего-то зловещего, по сравнению с землей ? символом «концентрического города», имеющего стабильность. Куприн подчеркивает нечто гнетущее и зловещее во внешности Рыбникова, поэтому нетрудно понять, почему он не стал отказываться от фамилии настоящего штабс-капитана, которая отвечала его замыслу.
Однако нельзя не обратить внимания на то, что в рассказе Куприна образ японца не всегда совпадает с тем, что изображается на карикатурах: во-первых, Рыбников иногда вызывает у Щавинского чувство восторга. Щавинский хвалит японский народ (следовательно, и Рыбникова) за отвагу: «Я преклоняюсь перед вашей отвагой, то есть, я хочу сказать, перед безграничным мужеством японского народа. Иногда, когда я читаю или думаю об единичных случаях вашей чертовской храбрости и презрения к смерти, я испытываю дрожь восторга...»15. Во-вторых, в публичном доме Рыбников описывается следующем образом: «Все они [сотни мужчин. – М.О.] обнимали ее [проститутку Клотильду. – М.О] с бесстыдными словами, с долгими поцелуями, дышали ей в лицо, стонали от пароксизма собачьей страсти, которая – она уже заранее знала – сию минуту сменится у них нескрываемым, непреодолимым отвращением. <...> Но этот маленький пожилой офицер [Рыбников. – М.О.] производил какое-то особенное, новое, привлекательное впечатление. <...> Его ласки, поцелуи и прикосновения были невиданно нежны. И между тем он незаметно окружал ее [Клотильду. – М.О.] той нервной атмосферой истинной, напряженной, звериной страсти, которая даже на расстоянии, даже против воли, волнует чувственность женщины, делает ее послушной, подчиняет ее желаниям самца»16. Таким образом подчеркивается сексуальность Рыбникова, которая отсутствовала у других мужчин.
Спрашивается, почему в образе японского шпиона «какое-то особенное, новое, привлекательное впечатление» сосуществует с негативной характеристикой?
Это наверняка объясняется поражением России в войне. И в самом начале рассказа «Штабс-капитан Рыбников» Куприн касается этого факта: «В тот день, когда ужасный разгром русского флота у острова Цусима приближался к концу и когда об этом кровавом торжестве японцев проносились по Европе лишь первые тревожные, глухие вести, – в этот самый день штабс-капитан Рыбников, живший в безыменном переулке на Песках, получил следующую телеграмму из Иркутска»17.
Куприн написал этот рассказ после войны, т.е. ретроспективно18. Поэтому думается, что в Рыбникове совмещены звериный, нечеловеческий образ врага, сформировавшийся в массовом сознании и отражающийся в карикатуре военного периода, и «новый» «привлекательный» образ, черты которого стали проявляться в связи с комплексом неполноценности русских после поражения в войне. Интересно, что в 1905 г., после войны, карикатуры на японцев в журнале «Будильник» печатаются намного реже. Но первое ? «нечеловеческое» ? представление о враге настолько прочно закрепилось в сознании писателя, что все-таки совместилось с его «новым» представлением.
Как отмечает Кулешов, сам Куприн не был участником этой войны, о чем он глубоко сожалел. Куприн усматривал причинно-следственную связь между революционными событиями в России и поражением царизма в русско-японской войне19. Как утверждает Ю. Михайлова, интеллигенция того времени сумела осознать потенциальную силу быстро модернизировавшейся Японии и считала ее «желтой опасностью» и неизбежным соперником, что могло потрясти основу русской цивилизации20. Несомненно, Куприн – не исключение: для него поражение в русско-японской войне привело к изменению стереотипного образа японца, сложившегося в массовом сознании, и повлияло на формирование нового образа японца в рассказе «Штабс-капитан Рыбников».
Итак, подведем итоги.
Куприн создал образ штабс-капитана Рыбникова под влиянием массового представления о японцах, которое ярчайшим образом отразилось в карикатуре периода русско-японской войны. Мотивы «зверь», «макака», «африканец», «желтая опасность», «не-человечность», которые характерны для карикатур на японцев, мы можем найти и в описании Рыбникова. Сосуществование в характере героя отрицательных черт с положительными объясняется тем, что после поражения в войне Куприн отчетливо осознал мнимое превосходство русских над японцами и добавил в прежний, стереотипный, образ врага мотив потенциального соперничества или даже его превосходства над русскими.
«Будильник» 1904 № 12 |
«Будильник» 1905 № 13 |
«Будильник» 1904 № 14 |