Languages

You are here

«Я иду своей дорогой...» Иван Аксаков о журналистике без шипов, цензуре и запрещении газеты «Москва»

Научные исследования: 
Выпуски: 

"I am steering a steady course..."
Ivan Aksakov about journalism without thorns, censorship and the prohibition of the newspaper Moscow

 

Греков Владимир Николаевич
кандидат филологических наук, доцент кафедры журналистики Российского Православного университета Св. Иоанна Богослова, grekov-@mail.ru

Vladimir N. Grekov
PhD in philology, Associate Professor at the chair of journalism, Russian Orthodox University of John the Apostle, grekov-@mail.ru

 

Аннотация
Статья посвящена цензурной истории газеты И.С. Аксакова «Москва» (1867-168). Газета получила 9 предупреждений цензуры, трижды закрывалась (на 3, 4 и 6 месяцев) и в 1869 г. запрещена решением правительствующего Сената. В приложении печатается архивная «Записка» И.С. Аксакова о запрещении газеты.

Ключевые слова: славянофилы, И.С. Аксаков, газета «Москва», цензура, общественная жизнь.

Abstracts
The article is devoted to censorial history of I.S. Aksakov’s newspaper Moscow (1867-168). The newspaper received 9 warnings from the censorship office, it was closed three times (on its 3d, 4th and 6th month) and in 1869 is was prohibited by a resolution of the Senate. Aksakov’s “Note” on the prohibition of the newspaper is published as an annex.

Key words: slavophiles, I.S. Aksakov, newspaper Moscow, censorship, public life.

 

Еще С.А.   Венгеров назвал Ивана Аксакова «страстотерпцем цензуры всех эпох и всех направлений»1. Под этим подразумевался, очевидно, лишь факт систематического преследования И. Аксакова цензурой на всем протяжении его журналистской деятельности.. На этом фоне особенно выделяется история газеты «Москва», которая за неполных два года выдержала 9 (!) предостережений, хотя по цензурному уставу допускалось только три. Надо сказать, И.   Аксаков испробовал все способы защиты: после каждого предостережения печатал в «Москве» статьи, в которых объяснял и читателям, и власти не столько благонамеренность своей позиции, сколько правоту и незаконность приостановки издания. Иногда данные статьи служили поводом для нового предостережения. Поэтому слова Венгерова можно понимать и чуть шире их прямого значения: как свидетельство принципиальности журналиста, отстаивающего свои позиции. Причем, что очень важно, отстаивающего не безоглядно, без рассуждения, а, напротив, опирающегося на закон, апеллирующего к закону. Позицию Аксакова можно сформулировать так: защищая себя и газету, я защищаю закон от произвола власти.

До начала издания «Москвы» в 1867  г. он уже не раз принимался за издательское дело. В 1852  г. редактировал «Московский сборник», в 1858-1859 – «Русскую беседу», в 1859 г. – предпринял издание собственной газеты «Парус», запрещенной на третьем номере. Неприятности испытал он и при выпуске газеты «День»: в 1862  г, который был приостановлен на три месяца, одновременно с «Современником» и «Русским словом». Поводом послужил отказ редактора назвать имя автора статьи о положении духовенства в Западном крае.

Газета «Москва» основана в 1867  г. по решению московских купцов, которые собрали вскладчину первоначальный капитал в 50 000 рублей на издание. Инициатива исходила от Ф.В.   Чижова и И.К.   Бабста, тесно связанных с купеческим сообществом.. Они-то и предложили кандидатуру Аксакова в редакторы.

Новое издание цензура встретила настороженно. И дело было вовсе не в предвзятости цензурного начальства, как думали Аксаков и близкий ему по взглядам Тютчев, ставший уже к этому времени его тестем и в течение многих лет руководивший иностранной цензурой. Напротив, министр внутренних дел Д.А.   Валуев, которого Аксаков упрекал в личном недоброжелательстве, иной раз даже заступался за газету2. Система контроля за печатью не могла позволить ни свободных высказываний, ни критики общих принципов государственной политики. Сама возможность собственного направления газеты или журнала пугала и казалась предосудительной… Между тем Тютчев заметил и одобрил как раз стремление Аксакова издавать газету «с направлением»: «Нельзя довольно сочувствовать высказанной вами истине, что в наше время главная ответственная часть лежит на обществе, а не на правительстве ? в этом заключается целое направление, и очень желательно, чтобы “Москва” проводила его как можно более последовательно. И вот почему тон, усвоенный “Москвою”, оказался всем вполне соответственным тому, чего так логично-настоятельно требует данная минута»3.

Нас этом вопросе стоит остановиться чуть подробнее. Если цензура действовала не в силу личного предубеждения против Аксакова и его изданий, то и сам Аксаков, как бы ни сердился и ни обличал отдельные действия министров и высшего цензурного начальства, все же отчетливо осознавал, что расходится в убеждениях не с отдельными чиновниками, а со всей правительственной системой. Так, только приступив к изданию газеты «День», он писал графине А.Д. Блудовой 15.10.1861 г.: «Никто не чувствует трудности настоящего времени, как публицист или редактор газеты, обязанной сказать свое слово среди настоящих передряг и стеснений в своем слове»4. В следующем письме, на ее советы быть умеренным, благоразумным и действовать в интересах власти, Аксаков с негодованием писал: «Подумайте сами: разве не противоестествен, не чудовищен, воображаемый вами мой союз с петербургским правительством, с Двором и т.п. Я иду своей дорогой: если вам и вашим приходится пройти со мною un bout de chmin по одной дороге, я очень рад, но я знаю и помню хорошо то, что вы не пойдете, не отважитесь идти туда, куда ведет меня моя дорога <…> я не отступлю от своих убеждений ради деликатности <…> сделать из меня Hofpo ? t `а или Hofpublicist `а вам не удастся. Я пишу вовсе не для того, чтобы им нравилось»5. Не отступил Аксаков от такой позиции и позднее.

Издатель «Москвы» очень хорошо понимал, чего от него ждут. Он сравнивал журналистику, которую желает видеть правительство, с розой без шипов, и не собирался следовать подобным пожеланиям. Он пытался убедить власть, что «выгоды и удобства» от журналистики неминуемо сопряжены с «неудобствами» и невыгодами». «Что-нибудь одно, писал Аксаков в “Москве”, ? или вовсе не признавать никакой словесности, или же признавать ее такою, какая она есть, не искажая натуры…»6.

По сравнению с газетой «День» дальнейшей разработке славянофильской теории национальной самобытности в новом издании уделялось значительно меньше внимания. Развивая свою концепцию общества, как бы соединяющего государство и народ, Аксаков теперь связывал возрождение общества с активностью русского купечества. «Москва» писала, что Россия ? государство «народно-монархическое», в котором существует только две силы – народ и самодержавие, потому что царь одинаково близок каждому. Аксаков считал неизбежным уничтожение сословий, и именно с этой точки зрения оценивал фигуру самодержца: «От того, что русский царь не дворянин, не торговый, не посадский человек и не крестьянин, все сословия считают его своим в равной степени, и это значение его заключает в себе историческое, всею землею признанное уполномочие быть верховным вершителем всех сословных вопросов и тяжб»7. Аксаков ставит царя не вне сословий, а выше всех сословий, представляя его не как властителя и политика, а как носителя высшей идеи, справедливого и неподкупного главу семьи.

В феврале 1867 г. Аксаков помещает в «Москве» статью о полицейских злоупотреблениях. Цензура получила хороший повод объявить газете первое предостережение. Второе, в ноябре 1867 г., было дано из-за передовой статьи И.К. Бабста о неправильных действиях правительственной комиссии по пересмотру тарифа. Дело в том, что бурное развитие промышленности, в том числе и машиностроения, ставило перед экономикой ряд неотложных задач по согласованию налоговых мер. В 1867 г. была создана специальная комиссия под председательством сенатора Г. Неболсина. Русские купцы и промышленники заинтересованы были в тарифах, благоприятных для отечественного производства. «Москва» как раз и добивалась введения протекционистской политики и критиковала комиссию за непоследовательные или неправильные, с ее точки зрения, действия. В конце концов, в 1868 г. правительство введет тарифы, выгодные русским купцам.

Получив уведомление о решении министра объявить газете предостережение за статью Бабста, Аксаков в передовой статье обвинил цензуру в произволе и по требовал судебного разбирательства. За это газета получила третье предостережение и ее приостановили на 4 месяца.

В декабре 1867 г. владельцы «Москвы» субсидировали издание газеты «Москвич» под номинальной редакцией сотрудника «Москвы» П.И. Андреева. «Москвич» задумывался как издание сугубо экономическое, необходимое для поддержки требований промышленников о введении протекционистского тарифа. Однако фактическим редактором газеты стал И. Аксаков, помещавший и здесь острые статьи о свободе слова, полемизировавший с газетой Министерства внутренних дел «Северная почта». «Москвич» выходил недолго ? с 23 декабря 1867 г. до февраля 1868 г., когда и он был прекращен по представлению министра внутренних дел, причем причины запрещения не объяснялись.

В первом же номере «Москвы», появившемся после окончания четырехмесячного молчания, Аксаков вновь вступил в полемику с властями, не объяснившими мотивы своего решения ? запретить «Москвич», который не получил еще ни одного предупреждения. Ответом стало очередное предостережение «Москве». Но уже в октябре 1868 г. Аксаков подверг резкой критике систему высшего государственного управления. В результате издание «Москвы» прекращено в третий раз, на шесть месяцев.

Новый министр внутренних дел А.Е. Тимашев предложил закрыть «Москву» навсегда. Попробуем понять логику министра, логику власти. Перечислив многочисленные «прегрешения» газеты, нападения на администрацию, резкий тон статей и т.п., министр утверждал в своем Рапорте Правительствующему Сенату: «Продолжительный опыт показал, что ни предостережения, ни временные приостановки газеты “Москва”, ни многочисленные доказательства снисходительности и терпимости правительства к редакторской деятельности Аксакова <…> не производили на него никакого действия, но побуждали его еще более усиливать резкость своих нападений на правительственные власти и систему правительственных действий. Предместник мой обнаруживал относительно газеты “Москва” возможное снисхождение, допустив возобновление и после шести предостережений и двукратной приостановки <…> однако ж к воздержанию редакции означенной газеты от тех крайностей и увлечений, в которые она постоянно впадает при обсуждении важнейших современных вопросов <…>, усвоенная газетой “Москва” крайняя резкость порицаний как отдельных частей нашего законодательства, так и всей правительственной системы <…>, крайне оскорбительные ее выходки против высших правительственных лиц, действовавших по указаниям Высочайшей воли, не могут быть долее терпимы»8.

По закону, дело о запрещении должно было поступить в Судебную палату. Однако министр передал его в I департамент Правительствующего Сената. При разбирательстве Сенат раскололся: семь сенаторов высказались за запрещение, а три – за специальное судебное рассмотрение. Оппоненты Аксакова утверждали, что газета подрывает «уважение к частным проявлениям известных начал политического и нравственного»9. Больше всего их возмущали «частные отзывы» о высших правительственных чиновниках. Сенаторы утверждали, что Аксаков систематически показывает «неспособность нашей администрации во всем ее составе, от высших до низших представителей».

В оправдательной «записке», направленной в Сенат, Аксаков доказывал, что газета не нарушала законов. Министр внутренних дел Тимашев, отвечая на эту «Записку», в «Дополнении» называет направление «Москвы» вредным и развивает целую теорию о характере и методах исследования направления издания.. Он прямо заявляет, что его заботит «характер и влияние» периодических изданий «не столько по их отдельному содержанию, сколько в силу их частого повторения и известной формы их выражения»10.

Что же такое направление издания в понимании Тимашева и почему так его заботит? По его мнению, направление – «способ отношения повременного издания к однородным и близким между собою предметам, высказываемым в целом ряде суждений, написанных в одном тоне». Намекая на «Записку» Аксакова, он отвергает ложное мнение «некоторых органов печати», которые суживают понятие «направления» и ограничивают его «тесным значением доктрины, лежащей в основе этих органов»11. Тимашев противопоставляет теории, «отвлеченным доктринам», повседневную деятельность газеты, «ежедневные отзывы» по конкретным поводам, освещение «частных вопросов правительственных, общественных и нравственных»12.

Говоря так, Министр отводит обвинение Аксакова в том, что цензура преследует «русское направление». Признавая благонамеренность общих начал, цензура, как это представляет министр, преследует «крайности», «увлечения» и неприличный тон частных выводов. Но ведь понятно, что частные выводы были лишь приложением общих теорий к конкретным проблемам русской общественной жизни.

Тимашев разграничивает «вредное направление» издания и «прямое нарушение закона». Он настаивает на том, что газета имела «вредное направление» вследствие принятой ею постоянной линии ? распространять «вредные учения, касающиеся основных начал народной жизни, государственного устройства, религии и нравственности, и при том в такой форме, которая не представляет в каждом отдельном случае явного и осязательного преступления, предусмотренного законами уголовными»13. Поэтому Тимашев и предлагает административное запрещение «Москвы». Мы видим, что фактически речь идет о программе газеты, о неприятии ее теоретической основы. Говоря современным языком, Аксаков обвиняется в «мыслепреступлении», но поскольку законы ничего подобного не предусматривают, с ним предлагают справиться путем административным.

На повторных слушаниях в общем собрании первых трех департаментов и департамента герольдии большинство высказалось за то, чтобы запретить «Москву». Мнение большинства и было утверждено императором. В апреле 1869 г. Аксаков получил официальное сообщение об этом из канцелярии Московского генерал – губернатора.

Ниже публикуется «Докладная Записка» Ивана Аксакова о запрещении «Москвы», поданная им в I департамент Сената (ОР РГБ. Ф. 369. к. 415. д. 19).

 

Докладная записка по делу запрещения газеты «Москва» в 1-ом Департаменте Сената, составленная издателем газеты Аксаковым

 

<…> Я прежде всего позволю себе поставить следующий вопрос: что собственно в настоящем случае подлежит суждению Правительствующего Сената? Статья 30-ая Отделения II Законоположения о печати от 6 апреля 1865 г. гласит только то, что «если после третьего предостережения, Министр признал нужным, независимо от предварительного приостановления издания, на известный срок, вовсе прекратить это издание, то он входит о сем с представлением в Первый департамент Правительствующего Сената». Но эта статья не разъясняет, какими основаниями должен руководствоваться Сенат, обсуждая подобное представление. Ответ на поставленный вопрос дают, по моему мнению, пункт II именного указа Правительствующему Сенату 6 апреля 1865 г., при котором было приложено уже обнародованное Высочайше утвержденное того же числа мнение Государственного Совета, или новое законоположение о печати, ? и статья 18 IV Отделения этого законоположения. Из соображения этих двух статей видно, что запрещение газеты бывает двоякого рода: или по суду ? при сем установлен и особый порядок судопроизводства, или по решению 1-го Департамента Сената.

 

Судебному преследованию и наказанию по суду повременные, освобожденные от предварительной цензуры издания подвергаются … в случае нарушения в них законов; но кроме того, говорит пункт II указа, повременные издания, в случае замеченного в них вредного направления, подлежат и действию административных взысканий, по особо установленным на то правилам. Таким образом, запрещение какой-либо газеты по решению Сената отнесено к административным взысканиям и может состояться лишь в том, единственном случае, когда самое направление газеты будет… признано вредным. Обсуждая представление Министра внутренних дел о запрещении повременного издания, Сенат призван вместе с тем, рассмотреть и обсудить ? не нарушения положительных законов, ибо за таковые виновный подлежит судебному преследованию в порядке формального судопроизводства, ? а только и единственно: направление, из чего следует, что запрещение «Москвы» по указу Сената, было бы равнозначительно всенародному оглашению направления ее вредным.

Вред или безвредность направления издающейся в России политической газеты само собою разумеется, с точки зрения правительственного учреждения определяется единственно отношением этой газеты к основным началам нашего политического устройства, к основным нравственным началам общежития и к учению господствующей в обществе, т.е. православной церкви или просто христианской религии. Другими словами: оценке подлежит направление изданиия ? политическое, религиозное и нравственное <…> едва ли в длинном перечне оснований, в силу которых г. Министр ходатайствует о запрещении «Москвы», и в целом ряде ссылок на передовые статьи, можно почерпнуть какое-либо понятие о политическом, религиозном и нравственном основании этой газеты, о том, например, как она относится к принципу верховной власти, или к тем коренным основам, на которых зиждется гражданское и христианское общество? И так как без сомнения г. Министр <…> не упустил бы, в оправдание и в подкрепление своего рапорта, указать в нем, до малейшего оттенка все, что есть предосудительного в направлении газеты, то это отрицательное свидетельство само собою становится свидетельством в мою пользу или тем, что в логике называется «доказательством от противного». Из 388-ми №№ газет «Москва» и «Москвич» генерал-адъютант Тимашев в своем рапорте указывает только на 35-ть, в которых, по его мнению, заключается наиболее оснований к запрещению газеты; и которые стало быть избраны им как самое яркое выражение моего вредного направления за оба года издательства. <…> Одним словом, в рапорте не приводится ни одного указания на то, чем собственно только и определяется вред направления в государственном смысле и вся тяжесть обвинения сводится на обсуждение мною в газете некоторых частных распоряжений правительства, на «несдержанность тона при дозволенном обсуждении законов или действий правительственных лиц; на неумеренность выражений» и «резкость литературных приемов». <…> Разность этих двух понятий (тон и направление) и необходимость их строгого и точного разделения, конечно, не ускользнет от мудрости Правительствующего Сената. Статья может быть написана в тоне самом приличном, а направление иметь самое опасное и вредное. И наоборот, тон может быть резкий, а направление честное и благонамеренное. Можно в самых мягких и привлекательных формах, застрахованных от всякой административной кары, в роде предостережения, проводить ядовитые мысли и подтачивать нравственные основы общества. Можно, напротив того, языком самым грубым и в тоне самом грубом, страстном (употребляю выражение г. Министра) проповедовать самую чистую истину. Стало быть, существенное не в тоне, и не в литературных приемах, а направлении, ? и потому едва ли, при обсуждении вопроса о запрещении газеты, форма и содержание статей могут быть не только смешиваемы, но и сопоставлены рядом, в одной мере значения и важности. Между тем, по собственному выражению рапорта, в нем делается перечень тем статьям «Москвы», которые с особенною ясностью обнаруживали предосудительную сторону в направлении и литературных приемах этой газеты. <…> А так как оценка направления составляет самую существенную задачу сенатского рассмотрения, то в своем дальнейшем объяснении я позволил себе восполнить этот недостаток более пространными выписками. Я считаю их небесполезными и для суждения о внешней форме моих статей, так как главными основаниями предупреждений, постигших мои издания (что видно из рапорта) служили в большей части именно тон и литературные приемы. В отзывах же обвинительного рапорта о 35-ти №№ «Москвы» не только содержание, но и самый способ выражений, поставляемых мне в вину, излагаются по необходимости кратко и нередко только рассказываются и при том не подлинными выражениями обвиняемого, а собственными выражениями обвинителя, что конечно объясняется желанием не утомлять внимания сената слишком пространными цитатами. Между тем, там, где основанием обвинению служит <...> внешняя форма речи, подлинность этой формы имеет то же значение, что и поличное или материальные улики в уголовных делах, а поэтому, если не ошибаюсь, также заслуживает быть представленною пред взор Правительствующего Сената. Наконец, даже и в тех случаях, где рапорт приводит мои подлинные выражения, эти выражения, выхваченные из разных мест длинной статьи объемом нередко в 600 строк и сгрупированные вместе в каких-нибудь 6-ти строках, способны придать иногда краткому извлечению тот характер резкости, которого статья, при чтении ее во всей полноте, как мне кажется, не представляет.

<…> К чему призвана русская независимая, т.е. неофициальная печать? Какого рода функции признаны за нею законодательством? Обязана ли она высказывать обо всем только мнение самой администрации или непременно согласное с нею мнение,- или же пользуется правом иметь и свое суждение? Содействовать правительственным всесторонней разработкой вопросов, разъяснением общественных нужд и потребностей и даже практического применения законов нередко лучше видного с низу, чем с верху? Очевидно, что в первом случае существование независимой печати было бы невозможно, она бы обратилась вся в официальную, стала бы органом не общественного и не частного мнений (в чем именно заключается ее призвание и самая служба государству), а только администрации. Законодатель, конечно, не имел и не мог иметь это в виду, что доказывается собственными следующими словами Государя Императора. <…>

<…> Из сего следует, что новое Положение о печати признает за литературою право свободного обсуждения законов и правительственных распоряжений при соблюдении исчисленных выше трех условий, т.е. <…> не возбуждения к неповиновению, не оспаривание обязательной силы законов, не употребления выражений, оскорбительных для установленных властей. Свободное же обсуждение не значит непременное выражение похвальных или сочувственных отзывов, а предполагает возможность и право приводить к заключению благоприятному или неблагоприятному в обсуждаемом предмете, указывать, например, и на такие стороны закона или распоряжения, которые почему-либо представляются обсуждающему несовершенными и несочувственными. Между тем, в рапорте г. Министра, как усмотрит также и сам Правительствующий Сенат, не всегда, как мне кажется, отводит[ся] должное место предоставленному печати праву свободного обсуждения14 и ставит[ся] иногда в вину редакции даже простое выражение несочувствия или раскрытия невыгодных последствий какого-либо закона , какого-либо распоряжения власти. Так, рапорт обвиняет передовую статью № 7-го «Москвы» в том, что в ней «указывается на бесхозяйственность и непроизводительность народных средств», передовую статью № 18-го в том, что она «направлена прямо против системы предостережения», и т.д. Здесь даже нет обвинения ни в тоне, ни в литературных приемах, ни в нарушении тех условий, при которых рассуждение … вводит в область предоставленного законом права свободного обсуждения…<…> Действительно, один частный случай, где по моему мнению местная епархиальная власть напрасно беспокоила гражданские власти в Петербурге испрашиванием разрешения (которое, конечно, получила, но на которое и сама имела право), подал мне повод распространиться о том, что наше общество вообще так молодо, что еще не умеет пользоваться вполне тем простором, который уже предоставлен ему правительством15. От сего происходит нередко странное смешение взаимных прав и обязанностей, так что правительству приходится иногда исправлять должность общества, восполнять собою недостаток общественной предприимчивости и действовать собственной инициативой в тех случаях, где была бы необходима и даже обязательна инициатива общественная (хоть бы например в деле постройки храмов и возвращения русского землевладения в западные края). С другой стороны, и общество принимает иногда на себя несвойственные ему обязанности полицейские или жандармские (например, оглашение перед правительством частных лиц, хоть бы мировых посредников Западного края за излишнее сочувствие русскому крестьянству, или мировых судей за применение на практике начала равноправности перед судом ? «революционерами», «красными», «социалистами», «коммунистами», «нигилистами» и т.д.

<…> Если в этой статье есть выражения резкие, то зато нет оскорбительных для установленной власти, которые, собственно, и осуждаются законом. Во всяком случае, тон статьи № 8-го уже навлек на газету административную кару в виде предостережения16, и в настоящее время Правительствующему Сенату остается произнести приговор: заслуживают ли выраженное в этой статье направление, равно осуждающее и оппозицию с фрондерством и излишки угодничества, и приглашающее общество не сходить с почвы закона, заслуживает ли оно гласного и публичного заклеймения, как опасное и вредное.

<…> Обращая внимание далее на то, что дух чиновничества, к сожалению, заражает у нас и духовную среду, я объясняю эти явления тем, что в табели о рангах Петра I , находящейся в Полном Собрании законов, епископы причислены по одному рангу с генерал-майорами, архимандриты-с полковниками, священники ? с майорами, и т.д. <…> Я считаю себя обязанным объяснить, что по моему мнению резкость, указанная г. Министром, заключалась не столько в форме выражения, сколько в самом историческом факте; затем я не переступил <…> пределов свободного обсуждения, предоставленного мне законом. Смею утверждать, что высказанный мною взгляд не выражает в себе ничего, противного православию.

<…> если обсуждение русских законов и правительственных распоряжений по правилам о печати, вполне свободно, при соблюдении известных условий, то для обсуждения иностранных законов и распоряжений даже и этих ограниченных условий не положено. К тому же, приведенные в рапорте выражения принадлежат не мне лично, а заимствованы целиком из французских журналов, русскою почтовою цензурою не запрещенных. Сближение между Россиею и Турциею в корреспонденции не только не находится, но и вообще об России не упомянуто даже ни единым словом.; указано только, между прочим, по поводу французских законов о печати, что система предостережений существует и в Турции. Если таковое сближение и происходит в уме читателя, то поводом к тому служит самый факт существования системы предостережений и в России; факт, за который редактор газеты не может нести ответственность.

<…> Я не считаю себя вправе утаить от Правительствующего Сената, что в корреспонденции 17 № «Москвы» помещены мною намеки, относящиеся и до России, проводится <…>мысль, что творцом системы предостережений был виновник переворота 2 декабря, т.е. император Наполеон, которого вся внутренняя политика подчинена династическим видам; поэтому система предостережений еще мыслима там, во Франции, где (привожу подлинные свои слова), «где престол зиждется на не прочных основаниях, и постоянно дрожит за свое существование; где народ не стоит в искреннем и тесном союзе с верховною властью, как в некоторых других странах». Не могу скрыть, что под этими другими странами, т.е. где престол незыблемо прочен и народ стоит в искреннем союзе с властью, я разумел и Россию.

<…> Могу только пояснить, что самый закон не только не обязывает меня относиться сочувственно к системе предостережений17, но и разрешает мне свободную критику как этой системы, так и всех правительственных распоряжений, требуя от меня только, чтоб я не возбуждал при этом к неповиновению законам и не оспаривал обязательной их силы и не употреблял оскорбительных выражений; но в этом не упрекает статью 18-го № и сам г. Министр18.

<…> Я же позволяю себе утверждать, что она [статья о данковских крестьянах, опубликованная в № 35 «Москвича». ? В.Г.] есть именно проповедь, проповедь, призывающая и местную администрацию, и общество к повиновению и уважению новым судебным уставам, дарованным России. – Статья моя вызвана ожесточенными нападками на новый суд со стороны газеты «Весть», по поводу дела о данковских крестьянах19 и теми столкновениями, которые имели место в Москве, причем, по моему мнению, правда была не на стороне помещиков. Суд не виноват в том, что законы не дозволяют ему одобрить злоупотреблений полицейского произвола, которые обнаруживаются иногда при судебном следствии.. как в деле о данковских крестьянах, так и в деле о некоторых посетителях театра, усердно хлопавших г-же Оноре в опере «Жизнь за царя»20, арестованных за это, а не за что другое, полициею, заключенным на всю ночь в съезжем доме и уже на утро представленных к мировому судье. Если моя мысль выражена и резко, то во всяком случае статья направлена к защите, а не к колебанию доверия к нашему органическому закону.

<…> Законы о печати не возбраняли и мне употребление этого способа [т.е. замаскированное издание «Москвы» под названием «Москвич». ? В.Г.], но для того, чтобы никого не вводить в заблуждение и тем менее само правительство, я в 1-ом же № «Москвича» старался всеми зависящими от меня средствами доказать тождество «Москвича» с «Москвой».

<…> Я не считаю себя обязанным относиться к смертной казни с сочувствием и даже признаю за собою право выразить свое полное личное к ней отвращение21. Как выражение несочувствия и даже отвращения к сей казни, так равно и порицание нашего законодательства за допущение смертной казни, не только не возбранены периодической печати, но положительно разрешены Высочайше утвержденными правилами 6 апреля 1865 г.

<…> Министерству без сомнения известно, что по вопросу о смертной казни существует целая литература и что порицание этой казни, а следовательно и законодательства, ее признающего, находится во всех учебниках уголовного права при изложении мнений ученых юристов. В России же, где смертная казнь, отмененная императрицей Елизаветой, внесена в Гражданский уголовный кодекс только с 1845 года и до сих пор составляет явление необычное, всякий новый случай смертной казни подает естественный повод к возобновлению прений о пригодности этого способа общественного исправления.

<…> Главным поводом к статьям «Москвы» 1867 года были ожесточенные выходки против России, сначала самих балтийских газет, а впоследствии, когда Министерство дало особые строгие предписания рижской цензуре, статьи балтийских корреспондентов в заграничных повременных изданиях22, возбудившие против образа действий России в крае общественное мнение Европы, русская журналистика, с нею и газета «Москва», не сочли себя вправе оставить эти наглые нападения без отпора. Я позволяю себе смело утверждать, что указанные в рапорте статьи, долженствующие по мнению Министерства служить свидетельством вредного направления газеты, были направлены к защите прав России на ее окраину, к укреплению ее единства политического, и охранению ее достоинства, чести и интересов, к разъяснению пред правительством истинных желаний трудового населения и к ограждению 1.600.000 эстов и латышей, стремящихся слиться с русским народом, от насильственного онемечивания23. Правительствующему Сенату надлежит решить: вредно ли было такое направление, но я считаю себя вправе заявить, что направление книги пастора Дюбнера в назидание эстам и латышам печатающего ругательства над православною верою и вызвавшие резкую статью «Москвы» 56-го №24, а равно и направление сочинения бывшего вице-председателя Лифляндского гофгерихта фон-Бока25, от солидарности с которым месяца два тому назад, после появления известной книги Самарина, признало нужным наконец официально отречься и балтийское дворянство, ? я считаю себя вправе думать, что это направление положительно вредно. Статьи 128, 130, 136 и 141 №№ ничего другого не несли, кроме выписок из «Окраин России» Самарина26.

Итак, если «Москва» подлежит осуждению за статьи о прибалтийском крае, то она подлежит осуждению наравне со всею русской журналистикой.

<…> Хотя г. Министр и упоминает о взглядах на «высшее государственное управление», но это выражение не только ни разу не употреблено, но даже не подразумевается <…> так в статьях сильно порицаются люди высших петербургских общественных сфер, между прочим за то, что они воспитывают своих детей в совершенном незнании русского языка, но самое такое указание на детей свидетельствует о неприменимости этих упреков к высшему государственному управлению. Я не могу понять, вследствие какого недоразумения смешаны в рапорте эти два понятия – «общественные сферы» и «Государственное управление», ибо что относится к первому, отнесено ко второму. Правительствующий Сенат и может и сам усмотреть, что обе статьи направлены против тех общественных кругов и партий, преимущественно в Петербурге, которых органом служит газета «Весть», которые ложно присвоили себе наименование консервативных, издеваются над неспособностью будто бы русского народа пользоваться итогами державных преобразований, глумятся над русской народностью, отвергая ее право на самобытное развитие стараются остановить Верховную власть на пути предпринятых ею реформ, распространяя о русском народе разные клеветы и анекдоты.

<…> Статьи [№ 155. ? В.Г.] доказывают, что медленность русского народного развития вообще и русских общественных сил в особенности, происходит от того, что самая русская народность долго не признавалась в русском образованном обществе, и только недавно стала высвобождаться, благодаря, между прочим, верховному правительству, из-под стеснявших его развитие пут, а также из-под иноземного влияния и нашего собственного безразличного благоволения к формам европейской цивилизации.

<…> Если взгляды газеты, отстаивающей совершенные верховной властью преобразования, заслуживают названия предосудительных, то почему же не подвергаются этому нареканию взгляды партии, проповедывающей противодействие?…

<…> Какие же взгляды выражаются в этой статье и выставлены г. Министром внутренних дел в заключение своего рапорта как достаточное основание для закрытия газеты?

Не этот ли призыв теснейшему к соединению верховной власти с народом? <…> Не проповедь ли, постоянная, неослабная проповедь в пользу самобытного нашего народного развития, как в нравственном, так и в гражданском отношении? Не торжественное ли заявление об уважении к историческим, коренным народным началам нашей политической и земской жизни? О горячем сочувствии ко всем совершенным Державною волей преобразованиям, о необходимости доверия к народу, к силам и к будущности русской земли? <…> Не эти ли взгляды, выраженные как в последних двух, так и во всех, рапортом заподозренных или обвиненных статьях – не эти взгляды предлагается Правительствующему Сенату огласить вредными и опасными для России, т.е. противными пользам, выгодам, основаниям и началам церкви, государства и общества?

<…> Правительствующий Сенат, само собою разумеется, не поставит на одну степень форму и содержание, мысль и тон, и даже в самом тоне опознает признаки искренности и чистосердечия. Правительствующий Сенат, конечно, не упустит из виду важность предлежащего ему решения и тех последствий, которые может иметь для всей русской литературы его полновесное, авторитетное слово, ? ибо, осуждая какое-либо направление, Сенат одобряет направление противоположное и так сказать начертывает программу политического и нравственного исповедания, допускаемого правительством для независимой русской печати.

Иван Аксаков.

Примечание. Мне остается сказать еще несколько слов по поводу «справки», приложенной к обвинительному рапорту.

<…> В течение семнадцати лет не мало произошло перемен: переменилось царствование, переменились взгляды правительства, отменена, и стало быть, самим правительством осуждена строгость прежних цензурных законов; иные весы, иные меры. <…> в этом сборнике [в «Московском сборнике». 1852 г. ? В.Г.] помещена была моя поэма «Бродяга»27 <…>, которая теперь, в разных отрывках нашла себе место во всех одобренных начальством учебниках русской словесности. Одновременно со мною были подвергнуты разным ограничениям прав печатания и сотрудники Сборника, в том числе и Иван Киреевский, за помещение в Сборнике статьи о новых началах для философии28. Это та самая статья, за нападки на которую в сочинениях Писарева Санкт-Петербургский цензурный комитет, не далее как прошлым летом, счел даже почему-то нужным начать против издателя сих сочинений (Павленкова) судебное преследование29. Не подлежит сомнению также, что статья « Паруса» в настоящее время могла бы безопасно пройти и сквозь предварительную цензуру30, ? ибо Россия не стоит на месте и идет не назад. <…> все справки могли бы иметь значение лишь в таком случае, если б суждение шло о моей личности и о моих личных нравах, а не о газете «Москва», для которой они едва ли в состоянии служить каким-либо пояснением.

 


  1. Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. Т.1. СПб, 1889. С. 319-320.
  2. Цимбаев Н.И. И.С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978. С. 150-151.
  3. Чулков Г.И. Тютчев и Аксаков в борьбе с цензурою // Мурановский сборник. Вып. 1. 1928. С. 15.
  4. И.С. Аксаков в его письмах. СПб, 1896. Ч. 2. Т. IV . С. 197.
  5. Там же. С. 200?203.
  6. Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М., 2002. С. 600.
  7. Москва. 1867. Март, 17.
  8. ОР РГБ Ф. 369. К. 415. Д. 19. Л. 4. об.
  9. Там же.
  10. Там же.
  11. Там же. Л. 25.
  12. Там же. Л. 25. об.
  13. Там же. Л. 27. об.
  14. Ср.: В «Рапорте» Министра внутренних дел говорится: «предоставленное печати право обсуждения современных вопросов и высказывания мнений о правительственных распоряжениях не может быть правом систематического охуждения действий правительства и возбуждения к нему недоверия и негодования» (ОР РГБ. Ф. 369. К. 415. Д. 19. Л. 5. об.)
  15. Речь идет о статье в № 8 «Москвы» по поводу панихиды по убиенным кандиотам – греческому населению Крита. После восстания кандиотов в 1866 г. в России развернулся благотворительный сбор средств. Аксаков описывает панихиду, состоявшуюся в Петербурге, и осуждает необоснованный контроль власти над появлением народных чувств. А.В. Никитенко записал в дневнике 18 января 1867 г.: «Редактор газеты очень сильно осуждает необходимость испрашивать дозволение на проявление всякого общественного чувства и еще смелее касается зависимости церкви от светских властей. Главное управление по делам печати хотело дать предостережение редакции, но ограничилось внушением ». (Никитенко А.В. Дневник. В 3-х т. М., 1955. Т.3. С. 58.) Однако уже 20 января появилось сообщение о первом предостережении газете «Москва».
  16. Возможно, Аксаков подразумевает статью, защищавшую поклонников певицы И. Оноре. См. сноску № 6.
  17. В № 18 «Москвы» Аксаков помещает передовую статью, направленную против системы административных предупреждений печати. Аксаков выступал против системы предостережений с момента опубликования «Временных правил» о печати в 1862 г. Тогда же, в декабре 1862 г., передовая статья в № 51 «Дня» (22 декабря) снята цензурой. Между тем, Аксаков высказал «Москве» те же самые мысли, которые вызвали запрещение передовой статьи «Дня». « Заимствовать у французского правительства <…> систему непрерывной тайной атаки против нравственной силы образованного общества <…> значило бы признать, что власть в России утверждается на таких же основах <…> именно в России <…> может и должна существовать такая свобода печати <…> Русский народ, образуя русское государство, признал за последним, в лице царя, полнейшую свободу действия, неограниченную свободу власти, а сам, отказавшись от всяких властолюбивых притязаний, от всякого вмешательства в правительственное действие, признает за землею мысленно ? полную свободу жизни, неограниченную свободу мнения (мнения, а не действия)». (Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М., 2002. С.573-574.)
  18. В № 28 органа Министерства внутренних дел «Северная почта». 1867 г. система предостережений, хотя и признается в настоящее время для России неизбежною, однако же называется«административным произволом, несогласным с понятием о правильном законодательстве» ? выражения, которые « Москва» никогда себе не позволяла.
  19. Имеется в виду статья И. Аксакова «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крив а», опубликованная в № 35 газеты «Москвич». Эта статья послужила истинной причиной запрещения газеты. А.В. Никитенко записал в «Дневнике» 22 февраля 1868 г.: «Валуев, прочитав эту статью, послал ее к государю с своим докладом о необходимости остановить эти дерзкие нападки на администрацию и просил о дозволении запретить газету<…>.. В опубликованном решении, однако, приведена не эта причина, а та, что «Москвич» есть не иное что, как замаскированная «Москва». Мотивирование это принадлежит М.А. Корфу. Лучше было бы сказать прямо, за что». (Никитенко А.В. Дневник. Т. 3. С. 110.) Ср. также: в «Рапорте» Министра внутренних дел эта передовая статья названа «выходящей из всех пределов терпимости, как по грубости формы, так и по содержанию, которое представляло ряд оскорблений старым и новым административным властям». Автор убеждал, что «администрация и полиция ненавидит новые судебные учреждения и старается им противодействовать за то, «что в новом суде, как в зеркале, отражается кривая рожа нашей администрации». (ОР РГБ Ф. 369. К. 415. Д. 19. Л. 3.)
  20. Ирина Ивановна Оноре, певица Большого театра, дебютировала 4 января 1866 г. в партии Вани в опере Глинки «Жизнь за царя». За неумеренные вызовы певицы на представлении 14 ноября 1867 г. восемь ее поклонников, среди них трое студентов, были сданы в тверской участок, где провели ночь. Судья Неронов приговорил каждого к 25 руб. штрафа с заменой трехдневным арестом. В воспоминаниях певицы объясняются причины этого самоуправства: генерал-губернатор спешил и поэтому «желал скорейшего окончания спектакля». По его распоряжению его помощник, полковник Поль, потребовал от студентов прекратить вызовы. Когда же это не удалось, Поль приказал арестовать самых шумных студентов. Оноре отметила, что Аксаков в газете «Москва» «горячо заступился» за студентов. (Оноре И.И. Одиннадцать лет в театре (из воспоминаний артистической жизни Ирины Ивановны Онноре, бывшей певицы Императорского Московского театра, ныне профессора пения в Петербурге). СПб, 1912.)
  21. В своем «Рапорте» Тимашев отметил «крайне несдержанные выражения» в передовой статье в № 18, посвященной смертной казни. (Там же. Л. 5. об.) За резкую критику правительства газете объявлено второе предостережение.
  22. Ср.: в статье «По поводу “Окраин”» Аксаков утверждал: «Почти ежедневно, в большей части прусских газет, помещаются статьи, проповедывающие крестовый поход на Россию из-за братьев-немцев. ( Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М., 2002. С. 688.)
  23. В статьях по остзейскому вопросу Аксаков действительно защищал эстонцев и латышей от онемечивания, от эксплуатации немецкими баронами. См. подробнее: Исаков С.Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х гг. // Ученые записки Тартуского гос. Университета. 1960. Вып. 107.
  24. В передовых статьях 11 и 12 марта 1867 г. в «Москве» (№ 56 и 57) Ю. Самарин писал о религиозных конфликтах в Остзейском крае, критиковал действия русского правительства, поддерживавшего немецких помещиков и не желавшего смягчить непомерные «выкупные платежи» (первая статья написана в соавторстве с В.П. Перцовым).
  25. Гофгерихт – высший суд Лифляндии, разбиравший и гражданские, и уголовные дела. Фон Бок, вице-президент гофгерихта, « организовал в Берлине целую систему агитации общественного мнения против России и своими периодически являющимися пасквилями, как брандерами, распаляет прусский национальный патриотизм». (Аксаков И.С. Там же.)
  26. Аксаков пишет о книге Ю.Ф. Самарина «Русское балтийское поморие в настоящую минуту» (Прага, 1868), ставшей введением к его исследованию «Окраины России» (Берлин, 1868?1876. Вып. 1?5). В своей статье «По поводу «Окраин» Аксаков называет ее «правдой о балтийском поморье» и полагает, что Самарин обличает «нашу собственную вину» за онемечивание и эксплуатацию населения прибалтийских губерний. (Аксаков И.С. Там же.)
  27. Публикация поэмы «Бродяга» вызвала недовольство цензуры. Министр народного просвещения, князь П.А. Ширинский-Шихматов так отозвался о поэме: … рассказываются … похождения бродяг, взаимная их откровенность и советы друг другу, как избегать от рук правосудия, с обещанием в бродяжничестве приволья и не наказанности, могут неблагоприятно действовать на читателей низшего класса» (Барсуков. Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина: В 22-х кн. М., 1900. Кн. 12. С. 128.)
  28. Имеется в виду статья И.В. Киреевского «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению в России».Министр нашел ее хотя и благонамеренно, но запутанной и непригодной для помещения в популярном издании.
  29. В 1866 г. во второй том Собрания сочинений Д.И. Писарева издатель Ф.Ф. Павленков включил две уже ранее опубликованные статьи «Русский Дон-Кихот» и «Бедная русская мысль». Цензура не пропустила эти статьи, издание арестовала, а против издателя возбудила уголовное дело. В 1868г. Павленков выиграл этот процесс.
  30. В январе 1859 г. И. Аксаков начал издавать еженедельную газету «Парус». Однако его передовые статьи сразу же обратили на себя внимание цензуры и на третьем номере газета запрещена. Статьи из первых двух номеров посмертно были опубликованы в 7 томе Полного собрания сочинений.