«Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя в контексте публицистики «Москвитянина»: Россия – Запад

"The Selected Passages from Correspondence with Friends" by Nikolai Gogol in the context of social and political essays of "Moskvityanin": Russia ? the West

 

Сартаков Егор Владимирович
аспирант кафедры истории русской журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова, esartak@mail.ru

Egor V. Sartakov
PhD student at the chair of history of Russian journalism and literature, Faculty of Journalism, Moscow State University, esartak@mail.ru

 

Аннотация
В статье рассмотрена проблема соотношения России и Запада на материале последней опубликованной книги Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» и публицистики журнала «Москвитянин» (1841–1846 гг.). Анализ взглядов Гоголя и ведущих авторов журнала (М.П. Погодина и С.П. Шевырева) показывает, что их позиции коррелирируют с консервативными установками государственной идеологии николаевского времени. Публицисты сходились в оценке прошлого и будущего России, но расходились в своем отношении к современному состоянию Европы. Выявленные переклички между «Выбранными местами…» и публицистикой «Москвитянина», позволяют утверждать, что Гоголь учитывал консервативный журнальный дискурс при создании своей последней книги.

Ключевые слова: Н.В. Гоголь, М.П. Погодин, С.П. Шевырев, Россия, Запад.

Abstracts
This article focuses on the issue of the relations between Russia and the West as presented in the last published book by Nikolai Gogol "The selected passages from correspondence with friends" and in the opinion columns of "Moskvityanin" magazine (1841 – 1846). Our analysis of Gogol's views along with those of the leading authors of the magazine (M.P. Pogodin and S.P. Shevyrev) shows that their positions correlate with the conservative stance of the Tzarist government at the time. The publicists are united in their assessment of Russia's past and future, disagreeing though on their views of Europe. The correlations we found in the Gogol's work and the opinion pages of "Moskvityain" leads us to an assert that Gogol has incorporated the conservative discourse in his last book.

Key words: N.V. Gogol, M.P. Pogodin, C.P. Shevyrev, Russia, West.

 

Творческое наследие Н.В. Гоголя изучено неравномерно. В силу ряда идеологических причин поздняя публицистика писателя, в первую очередь его последняя опубликованная в 1847 г. книга «Выбранные места из переписки с друзьями» (далее – ВМ), долго не изучалась или истолковывалась довольно тенденциозно. Последние два десятилетия многие исследователи (Е.И. Анненкова, Ю.Я. Барабаш, М.Я. Вайскопф, И.А. Виноградов, В.А. Воропаев, С.А. Гончаров, М.М. Дунаев, Ю.В. Манн, В.М. Маркович и др.) попытались восполнить этот пробел¹. Вместе с тем на сегодняшний день ощущается явный «перекос» в сторону религиозного истолкования гоголевской книги. Симптоматично в этом смысле само название сборника «Духовная проза» (М., 1992), в составе которого В.А. Воропаев и И.А. Виноградов издали ВМ. Тем самым оставляют без внимания, что ВМ – во многом публицистическая книга, отражающая остроактуальные социокультурные реалии эпохи и раскрывающая взгляды Гоголя на многие насущные проблемы современности. Она явно вписана в сложный общественный полилог 1840-х гг., с его обостренным вниманием к проблеме интерпретации национальной истории с позиций различных идеологий (западников, славянофилов, сторонников теории «официальной народности»).

Общеизвестны консервативные симпатии позднего Гоголя. Современники и позднее исследователи (правда, по-разному оценивая гоголевский консерватизм) давно обратили внимание на то, что ВМ – одно из ярчайших консервативно ориентированных произведений². «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов»³ – этот приговор В.Г. Белинского консервативно настроенному Гоголю (а еще более отклик В.И. Ленина о письме Белинского Гоголю как «одном из лучших произведений бесцензурной демократической печати»⁴) надолго заслонил от исследователей истинный смысл ВМ.

Поэтому долгое время изучение ВМ и консерватизма в целом в нашей стране не соответствовало значению этой идеологии в т.ч. в XIX в. Сегодня внимание ученых – историков, филологов, философов – к консерватизму заметно возросло, что, конечно, связано и с новыми тенденциями в общественном развитии конца XX – начала XXI вв., когда консервативные ценности оказываются все более востребованы обществом. Так что изучение консерватизма имеет и сугубо исследовательские причины: необходимо восполнить пробел в научном знании, исследовать идеологию, «не пользовавшуюся ни одобрением, ни повышенным вниманием в предшествующие времена»⁵.

Очевидно, что настало время для серьезного, объективного, научного изучения консервативной идеологии и исповедовавших ее печатных органов историками русской журналистики. Ведь такие журналы 1840-х гг., как тяготевшие к консервативной идеологии «Москвитянин», «Маяк современного просвещения и образованности», «Журнал Министерства народного просвещения» до сих пор практически не становились предметом исследования.

В 1840-е гг. Гоголь все меньше стремился работать в жанре «статеек», ссылаясь на то, что «мертв для текущего»⁶. Вместе с тем он продолжил интересоваться «срочной словесностью», и с большой степенью уверенности можно предположить, что писатель учитывал журнально-газетный дискурс, в т.ч. публикации журналов, проповедовавших консервативную идеологию, при создании ВМ. Думается, предложение М.Я. Вайскопфа о целесообразности привлечения для исследования творчества Гоголя «широкого круга популярной <…> журнальной продукции эпохи»⁷ можно отнести и к исследованию ВМ, хотя сам Вайскопф не имел в виду именно этой книги Гоголя⁸.

Таким образом, с нашей точки зрения, важной задачей изучения последней книги Гоголя является комплексный анализ влияния журналистики, имевшей консервативную идеологию, на идейно-творческие искания Гоголя периода обращения писателя к прямому публицистическому слову − т.е. времени работы над ВМ (1841–1846 гг.). Причем, подобный анализ должен включать в себя не только выявление интертекстуальных связей, но и перекличек между книгой Гоголя и публикациями в журналах в целом, полемик (в т.ч. скрытых), а также неприятия Гоголем некоторых идей публицистов названных журналов. Совершенно права Л.В. Жаравина, утверждающая, что объективное прочтение последней книги Гоголя надо начать «с выявления источников, которыми питалась мысль Гоголя, установления генетических и типологических связей, параллелей социально-философского и иного характера, благодаря которым гоголевская “Переписка” входит в определенную традицию» ⁹.

Пожалуй, самым значимым консервативным журналом этого времени стал «Москвитянин», издававшийся и редактировавшийся в названные годы знакомым Гоголя М.П. Погодиным при ближайшем сотрудничестве С.П. Шевырева (за исключением №№ 1 – 3 за 1845 г., когда неофициальным редактором был И.В. Киреевский). Хотя отношения Гоголя и Погодина в 1840-е гг. обострились и писатель не участвовал в «Москвитянине» как «вкладчик»¹⁰, его переписка свидетельствует, что он довольно внимательно следил за публикациями «Москвитянина». Журнал Погодина упоминался в 10 письмах Гоголя. Первое упоминание содержится в письме А.С. Данилевскому за два года до выхода журнала 2 апреля 1839 г.: «Погодин и Шевырев примутся не шутя издавать настоящий дельный журнал» [XI, 212]¹¹. И в дальнейшем гоголевская оценка содержания журнала была довольно высока: «Там есть статьи, меня интересующие очень» (1843 г.) [XII, 208].

Внимательно следил Гоголь и за сменой редактора в 1845 г., получая последние новости из писем Н.М. Языкова, которого он просил «распорядиться, чтобы к нам дошел Москвитянин» [XII, 479]. Уже первый и второй номера за 1845 г. доставили Гоголю «несколько приятных минут» [XII, 481]. И после возвращения Погодина к редактуре «Москвитянина» Гоголь, судя по всему, продолжал внимательно следить за публикациями издания [XIV, 64; 104]. Пристальное внимание к материалам «Москвитянина» позволяет предположить с большой долей вероятности, что статьи погодинского журнала среди прочего стали своего рода прецедентным текстом для некоторых глав ВМ, а главное – в целом оказали влияние на становление гоголевской консервативной идеологии.

Одной из центральных проблем, обсуждавшихся русским журнальным дискурсом, был вопрос «Россия – Запад». Противостояние России и Запада как антагонистических цивилизационных моделей было заявлено в 17 из 32 статей-писем ВМ, став смыслообразующей дихотомией гоголевской книги. В целом для Гоголя характерно скептическое отношение к западной цивилизационной модели, отсюда в книге такие выражения, как «европейские крикуны», «пустые рыцарско-европейские понятия о правде», «лживые европейские журналы», «лживые европейские газеты», «чужеземная шелуха» [VIII, 245, 342, 358, 361, 359]. Задача соотношения разработки проблемы «Россия – Запад» в ВМ и публицистики «Москвитянина» с 1841 г. (начало издания журнала) по 1846 г. (окончание работы Гоголя над ВМ) и поставлена в предлагаемой статье.

Важнейшим для осмысления проблемы соотношения России и Запада, разумеется, является вопрос о роли Петра I в отечественной истории. Не случайно именно первый российский император стал главным героем программной статьи Погодина «Петр Великий», открывшей первый номер журнала в 1841 г.

Ключевым моментом в статье Погодина становится идея уподобления (с акцентом на преемственность) Николая I Петру I. Если Петр начал в истории России период европейский (закончившийся, по Погодину, со смертью Александра I), то Николай, «которого Министр [С.С. Уваров. – Е.С.] в троеславной своей формуле России после православия и самодержавия поставил народность»¹², начал национальный период отечественной истории. Заметим, что Гоголь еще в 1834 г., сотрудничая в «Журнале Министерства народного просвещения», поддержал уваровский курс на смену идейных приоритетов (вместо космополитизма александровского царствования - ориентация на национальные традиции)¹³.

При этом сам тезис о наступлении нового (национального) периода русской истории, характерный и для Погодина, и для Гоголя, восходит к предисловию Уварова к первому номеру «Журнала Министерства народного просвещения» (1834 г.). В статье Уварова подводились итоги «соревнования» с Западом, которое вела Россия со времен Петра I, и утверждалась мысль, что при Николае I Россия наконец достигла «высокой чреды славы и величия»¹⁴, когда уже нецелесообразно «подражать» западной цивилизационной модели, заменив позицию «реципиента» на позицию «донора». Интересно, что Погодин сформулировал подобный тезис еще раньше − в 1832 г. − в «Очерке русской истории», опубликованном в 1846 г., в котором обозначено деление русской истории на европейский и национальный периоды: «Основание Александром первенства России в Европе и окончание Европейского периода Русской Истории. Начало своенародного (национального) периода царствования Императора Николая»¹⁵. «Осуждение безусловного поклонения Западу», однако «при должном уважении к его историческому значению»¹⁶ декларировал Погодин и в качестве программы своего издания в 1843 г.

Высказывания Погодина и Уварова Гоголь, видимо, учитывал в ВМ, о чем свидетельствует его статья «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», датированная 1846 г. и написанная специально для ВМ. В ней Гоголь отмечал, что до недавнего времени русское общество «воспитывалось <…> под влиянием гувернеров французских, немецких, английских, под влияньем выходцев из всех стран, всех возможных сословий, с различными образами мыслей, правил и направлений». Это привело к тому, что общество «воспитывалось в неведении земли своей посреди самой земли своей» [VIII, 403]. Теперь главная задача, по Гоголю, – «с помощью европейского света рассмотреть поглубже самого себя, а не копировать Европу» [VIII, 370].

Размышляя над историей взаимоотношений России и Запада, публицисты 1840-х гг. должны были ответить на вопрос о том, «возможно ли было России уклониться от Европейской цивилизации»¹⁷. Так его обозначил Погодин еще в статье «Петр Великий» в ответ Н.М. Карамзину, утверждавшему, что целью Петра «было не только новое величие России, но и совершенное присвоение обычаев европейских»¹⁸, Погодин декларировал, что «Россия есть часть Европы <…> Волею и неволею она должна была подвергнуться влиянию Европы»¹⁹. Гоголь в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии…» поддержал эту позицию, хотя сделал другой акцент: «слишком велик был наплыв» европейского просвещения, «чтобы не вырваться рано или поздно со всех сторон в Россию» [VIII, 369].

Гоголь высказал при этом идею о том, что реформы Петра нельзя полностью противопоставлять предшествовавшему периоду отечественной истории. Публицист сравнил европейское просвещение, внесенное в Россию Петром, с «огнивом, которым следовало [курсив наш. – Е.С.] ударить по всей начинавшей дремать нашей массе». При этом «огниво не сообщает огня кремню, но, покамест им не ударишь, не издаст кремень огня» [VIII, 370]. Незадолго до Гоголя в 1844 г. этот тезис развил С.П. Шевырев, утверждавший, что «преобразование Петрово не отрицало древнюю Русь в том, что она заключала в себе существенного, неизменного, непреложного»²⁰. Крайности же петровских реформ, по Шевыреву, были уже отвергнуты самим Петром, и только некоторые особенно радикальные сторонники европеизации России (имелись в виду западники) продолжают слепо копировать западные образцы. Например, в отрицательной рецензии на «Петербургский сборник», изданный Н.А. Некрасовым в 1846 г., Шевырев заметил: «Вся эта литература есть последний осколок от тех крайностей отречения от всего Русского, к которым могло привести Петрово преобразование, в самых различных своих порывах, отринутых после и самим Петром»²¹. Интересно, что в записных книжках Гоголя есть фрагмент, датированный исследователями, правда, 1850 г.²², в котором автор ВМ, как и Шевырев, упрекал не самого Петра, а его последователей, которые «перешли границу всего и впали в крайность» [VII, 389].

Излюбленным тезисом редактора «Москвитянина» была мысль, появившаяся, конечно, еще до Погодина, о социально-политическом своеобразии России, которое обусловлено различиями между «началом» государственного устройства на Западе и в России. В первом номере «Москвитянина» за 1845 г. публицист специально подчеркивал, что завоевание (Западная Европы) и добровольное призвание на княжение (Русь) определило их различные пути в мировой истории. На Западе движущей силой исторического процесса стала социальная борьба: «Завоевание, разделение, феодализм, города со средним сословием, ненависть, борьба, освобождение городов, – это первая трагедия европейской трилогии»²³. В русской же истории, по Погодину, никогда не было «ни рабства, ни ненависти, ни гордости, ни борьбы», поскольку в основе русского государства лежало добровольное призвание правителей. Поэтому «наш Государь был званым мирным гостем, желанным защитником, а Западный государь был ненавистным пришельцем, главным врагом, от которого народ напрасно искал защиты»²⁴.

Гоголь, по наблюдениям Р.Г. Эймонтовой²⁵, заимствовал эту историческую схему при создании статьи «Занимающему важное место», которая была запрещена цензурой и впервые опубликована в 1867 г. В этом письме, давая пространную идеализированную характеристику русского дворянства, Гоголь продолжил мысль редактора «Москвитянина»: «…у нас дворянство есть цвет нашего же народа, а не какое-нибудь пришлое чужеземное сословие». Рисовалась мифологизированная (вполне в духе Погодина) картина появления правящего сословия в России: «Началось оно [дворянство. – Е.С.] не насильственным приходом, в качестве вассалов с войсками, всегдашних оспоривателей верховной власти и вечных угнетателей сословия низшего; началось оно у нас личными выслугами перед царем, народом и всей землей» [VIII, 360]. Правда, еще раз подчеркнем, что мысль о различных «началах» России и Запада не является уникальной и Гоголь мог заимствовать ее не из публицистики Погодина, а, например, Белинского (что отметил еще в 1909 г. В.Г. Короленко)²⁶. В т.н. примирительный период Белинский в статье «Бородинская годовщина. В. Жуковского» (1839 г.) писал: «Ход нашей истории обратный в отношении к европейской: в Европе точкою отправления жизни всего была борьба и победа низших ступеней государственной жизни над высшими <…> у нас <…> власть <…> всегда таинственно сливалась с волею Провидения»²⁷.

Сравнивая Россию и Запад, автор ВМ и публицисты «Москвитянина» исходили из идеи исторического антропологизма. Разумеется, она сформировалась под влиянием романтической школы историографии, в первую очередь Гердера, влияние которого на русскую историософскую мысль первой половины XIX века давно отмечено исследователями, например А.В. Самышкиной²⁸. Так, Гоголь в ВМ и Шевырев в статье «Взгляд русского на современное образование Европы», в которой он рассматривал не только образование, но и «состояние современной Европы»²⁹, одинаково оценивали «возраст» русской нации – «юность». В статье «Светлое Воскресенье» русские как «растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму», поэтому «еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней» [VIII, 417]. Шевырев сравнивал Россию с «молодым, свежим растением», однако оно растет «под тенью столетнего кедра или дуба [Европы. – Е.С.]», закрывшего «его юное бытие старой тенью широких ветвей своих»³⁰.

В ВМ Гоголя нет мысли об увядании Европы, из чего можно предположить, что Гоголь и Шевырев расходятся в отношении к современному положению Запада. Шевырев исходил из идеи «старости» Западной Европы и, как следствие, ее скорого ухода с исторической арены. Отсюда в его публицистике связанные с Западом метафоры «трупа», «гниения» и подобных из этого же семантического поля: «Да, в наших искренних, дружеских, тесных сношениях с Западом мы не примечаем, что имеем дело как будто с человеком, носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженный атмосферою опасного дыхания. Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу, мысли, пьем чашу чувства <…> и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым уже пахнет!»³¹. Как отметил А. А. Долинин, фразеология Шевырева была быстро усвоена читателями «Москвитянина»³². Так, один из них (А.С. Струдза?³³) в анонимных «Вестях из Одессы» ругал «нерусский» город: «…от людей так и несет холодом. Русского радушия и слыхом не слыхать, не то чтобы видом повидать. Да как и существовать ему, этому свежему, теплому, святому чувству, в городе, населенном преимущественно евреями и выходцами из Западной, дряхлой, хладеющей и отживающей век свой Европы»³⁴. За родной город и Европу заступился другой корреспондент журнала, подписавший публикацию «Житель Одессы»: «Ради Бога, господа, удержитесь от таких юношеских фраз и погодите еще отпевать Западную Европу, когда она, слава Богу, здравствует. Чем виновата эта Европа, что она – не то, что мы»³⁵. Идея «гнилого Запада» вызвала резкую критику Белинского, отвергнувшего «мысль о нравственном гниении Запада»³⁶.

Вместе с тем в 1844 г. Шевырев, развивая метафорику смерти и гниения Запада, следующим образом охарактеризовал своих оппонентов-западников (в т.ч. Белинского): «Это повапленные гробы России, одетые во фраки последнего покроя, украшенные всеми причудами последних мод Парижа, его духами, прикрывающими запах внутреннего гниения»³⁷. Иначе оценивал западников Гоголь. 5 апреля 1845 г. он писал Языкову: «Ты сам знаешь, что нельзя назвать всего совершенно у них ложным и что, к несчастию, не совсем без основания их некоторые выводы. Преступление их в том, что они некоторые частности распространяют на общее, исключенья выставляют в правила, временные болезни принимают за коренные, во всяком предмете видят тело его, а не дух, и, близоруко руководствуясь аналогией видимого, дерзают произносить свои сужденья о том, что духом своим отлично от всего того, с чем они сравнивают его» [XII, 476]. Об этом же Гоголь говорил и в статье «Споры» в ВМ: хотя «правды больше на стороне славянистов и восточников, <…> и на стороне европеистов и западников тоже есть правда» [VIII, 262]. При этом, по наблюдениям Ю.В. Манна, Гоголь одним из первых стал употреблять термин «западник», тогда только входивший в русский вокабуляр³⁸.

Гоголь также чувствовал трагическую обреченность Запада («мудрости <…> не продают больше на европейских рынках» [VIII, 345]), но связывал это, скорее, не с «одряхлением» и утратой творческих сил, а с недостатком веры и, соответственно, духовности в Западной цивилизации. Именно поэтому в Европе «скоро поднимутся снизу такие крики, именно в тех с виду благоустроенных государствах, которых наружным блеском мы так восхищаемся <…> В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство» [VIII, 343-344]. Религиозная глухота Европы, которую чувствовал Гоголь, вела к трагической безысходности в западной жизни. Комментаторы давно указали, что в процитированной статье «Страхи и ужасы России» Гоголь предсказал грядущие европейские революции 1848-1849 гг. [VIII, 798].

Однако он одновременно ужасался и скорбел, но, в отличие от Шевырева, не отрекался от Европы. Того исторического натурализма с семантикой гниения, к которому часто прибегал Шевырев в «Москвитянине», у Гоголя не найти. По меткому определению прот. В.В. Зеньковского, Гоголь «зовет Европу к покаянию, но не читает ей отходную»³⁹. На основании этого Зеньковский даже готов был признать Гоголя «западником» («не отделял себя от Запада»), однако принципиальное отличие Гоголя в том, что «он глядел на Запад религиозными глазами», и «Запад был дорог ему совсем не тем, что любили в нем западники»⁴⁰. Эту идею Зеньковского, высказанную в 1929 г., почти дословно повторил в 1939 г. о. Г.В. Флоровский в «Путях русского богословия», указав, что Гоголя «вернее считать западником», хотя «любил он не тот Запад, что тогдашние русские западники»⁴¹. Следует, конечно, согласиться с тезисом этих деятелей русской эмиграции, потому что для Гоголя Россия − изначально страна христианская и в этом смысле европейская. Вместе с тем Россия стоит вне Европы, и здесь нет ничего унизительного⁴².

В этой связи становится понятной неоднозначная оценка Гоголем Шевырева в письме А.О. Смирновой (20 июня (н. ст.) 1847 г.) и Языкову (5 апреля (н. ст.) 1845 г.). При всех достоинствах этого автора «Москвитянина», который «стоит на точке разумения несравненно высшей, чем все другие в Москве» [XIII, 330], он способен «человечески увлекаться, переходить нечувствительно в излишество» [XII, 477].

В силу своей «юности» Россия «назначена от Провидения быть великим его орудием к спасению человечества»⁴³. Отсюда – у Гоголя и Шевырева мысль о решающей роли русской цивилизации в будущем: «В гибельные эпохи переломов и рушений <…> Провидение посылает в лице иных народов силу хранящую и соблюдающую: да будет же такою силою Россия в отношении к Западу!»⁴⁴. Гоголь в статье «Четыре письма разным лицам по поводу “Мертвых душ”» глубоко верит в провиденциализм России, в ее будущее «великое поприще» [VIII, 292]. О мессианстве русской нации размышлял Гоголь и в статье «Нужно любить Россию». В ней автор призывал своего адресата А.П. Толстого «поблагодарить Бога прежде всего за то», что он русский, ведь «нас ведет теперь сам Бог» [VIII, 300]. Идея русского провиденциализма соединилась у Гоголя в статье «Светлое Воскресенье» с эсхатолоческими мотивами приближения антихриста: «Дьявол выступил уже без маски в мир» [VIII, 415]. Надежды на спасение мира связаны у Гоголя именно с Россией: «Праздник Светлого Воскресенья воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов» [VIII, 417].

С точки зрения Шевырева, упадок Запада связан в первую очередь с историческими катаклизмами в Европе (Реформация в Германии и Революция 1789 г. во Франции). Эти «болезни» суть «одни и те же, только в двух разных видах», и связаны, по Шевыреву, с ошибочной установкой католичества («первоначальный корень зла») – традицией цезарепапизма: папа римский «дерзнул наименовать себя живым Наместником Христа и видимою главою Церкви», тем самым породив и «разврат личной свободы» во Франции, «и Лютера, отрицавшего Папу»⁴⁵. Гоголь в статье «О том же», являвшейся дополнением к статье «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве», видел корень упадка Европы в первую очередь в обмирщении служителей католической церкви: «Римско-католические попы именно от того сделались дурными, что чересчур сделались светскими» [VIII, 247]. Это обмирщение, по Гоголю, особенно губительно, т.к. священники подают пример обществу, результатом чего становится всеобщая секуляризация⁴⁶.

Вообще же проблема противостояния православия и католичества⁴⁷ (как один из аспектов проблемы «Россия – Запад») постоянно обсуждается в ВМ и публицистике Шевырева. При этом можно выделить две основные оппозиции: установка на «внешний эффект» (католичество) – «величавое спокойствие» (православие); изменение под влиянием времени (католичество) – приверженность традиции, неизменность (православие). Гоголь в статье «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве» отмечал, что «миссионер католичества западного бьет себя в грудь, размахивает руками», но подобным красноречием лишь «исторгает скоро высыхающие слезы». Напротив, «проповедник же католичества восточного должен выступить так перед народом, чтобы уже от одного его смиренного вида, потухнувших очей и тихого, потрясающего гласа, исходящего из души, в которой умерли все желания мира, все бы подвигнулось еще прежде, чем он объяснил бы самое дело, и в один голос заговорило бы к нему: “Не произноси слов, слышим и без них святую правду твоей церкви!”». Именно Русская православная церковь, по мысли автора ВМ, не только восходит к Божественному Промыслу, но, что не менее важно, осталась ему верна: «Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей» [VIII, 246]⁴⁸.

Вместе с тем в главе «Просвещение» Гоголь оценивал Схизму как явление хотя и необходимое, но исторически временное: «Когда разбираю пристально нить событий мира, вижу всю мудрость Божью, попустившую временному разделенью Церквей, повелевшую одной стоять неподвижно и как бы вдали от людей, а другой − волноваться вместе с людьми» [VIII, 284].

По Гоголю, православие в будущем «может произвести [курсив наш. – Е.С.] неслыханное чудо в виду всей Европы» («Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве») [VIII, 246]. Шевырев в своих прогнозах шел еще дальше. Например, осмысляя труды немецкого католического философа Б.-Ф.-К. Баадера, с которым он познакомился в 1838 г.⁴⁹, Шевырев предрек смерть католичеству (в его терминологии «романизму») и протестантизму: «Романизм и Протестантизм должны придти теперь к заключительной распре, в которой они умерщвляют взаимно друг друга», потому что «романизм коснеет в своей прежней исключительности и в своем корыстном начале; протестантизм вдается в совершенную крайность свободы и уничтожает всякую возможность Церкви»⁵⁰. Весь мир, по мысли Шевырева, будет исповедовать православие, причем именно русскому народу принадлежит в этом решающая роль: «Будущее должно принадлежать [курсив наш. – Е.С.] такому христианскому народу, который не участвовал ни в одной крайности западного раздвоения и умел соединять искони примерную верность своей Церкви с такою же примерною, всеобъемлющею веротерпимостью»⁵¹.

Шевырев, конечно, склонен к идее национальной исключительности. Такого религиозного фанатизма (иначе не скажешь!) в ВМ не найти. Гоголь в упоминавшейся статье «Просвещение» сравнивал православие и католичество с Марией и Марфой из Евангелия (Лк. 10, 38–42): восточная Церковь, «подобно скромной Марии, отложивши все попеченья о земном, поместится у ног самого Господа, затем, чтобы лучше наслушаться слов Его», западная Церковь будет, «подобно заботливой хозяйке Марфе, гостеприимно хлопотать около людей, передавая им еще не взвешенные всем разумом слова Господни» [VIII, 284]. Источник этого сравнения, как установили И.А. Виноградов и В.А. Воропаев, статья Иоанна Яхонтова «О Православии Российской Церкви», опубликованная в журнале «Христианское чтение» (1843. № 3)⁵². Однако стоит указать на еще один источник, который мог быть в поле зрения Гоголя. Речь идет о книге Шевырева «История русской словесности» (М., 1846), фрагменты из которой были опубликованы в «Москвитянине» (1844. №№ 1– 4, 7). Гоголь был знаком с этими фрагментами из книги Шевырева, на что указывает письмо Языкову 1 мая 1845 г.: «Отрывок из вступительной лекции Шевырева мне понравился очень» [XII, 482]. Мог он заинтересоваться и отдельным изданием книги. Шевырев, делая акцент на том, что Запад развивал человеческие «стихии» и «стремления» в то время, как Русь хранила без «повреждения» христианскую веру, замечал: «Запад избрал долю Марфы и рано предался заботам о деле человеческом, подчинив им дело Божие; а наша древняя Русь избрала долю Марии и, оставив домашнее служение со всею его суетой и прелестью, только слушала слово Божие»⁵³.

Характеризуя размышления над оппозицией «Россия – Запад», необходимо учитывать тот факт, что в 1843 г. в Париже вышла книга маркиза А. де Кюстина «Россия в 1839 году». Она была немедленно запрещена в России и «надолго сделалась легендой»⁵⁴, однако стала предметом бурной полемики западников и славянофилов. Отозвался на нее и Гоголь в ВМ. Из русских журналов отклик на это сочинение появился только в «Москвитянине» – в статье А. С. Хомякова «Мнение иностранцев о России». Эта статья вышла в четвертом номере за 1845 г., но была подготовлена, по-видимому, в начале 1845 г., когда редактором еще был Киреевский. Как уже было отмечено, номера, вышедшие в 1845 г., Гоголь по совету друзей (Языкова, С.Т. Аксакова, Смирновой) просматривал с особенным вниманием, поэтому весьма вероятно, что статья Хомякова была ему знакома.

Гоголь и Хомяков сходились на том, что Кюстин был несправедлив в своих оценках России, что в книге ощущалась ненависть автора к русским. Хомяков, не называя в статье имени Кюстина, упоминал о существовании некоего «маркиза», который поступает с русскими, «как его предки с вилленями» (т.е. с крестьянами) и наполняет свою книгу «вздором», «невежеством», «путаницей <…> в словах», «бесстыдной ложью» и «наглой злобой»⁵⁵. «Растворенная ненавистью к нам книга» [VIII, 405] называл ее Гоголь в 1846 г. в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии…». Однако если Хомяков не увидел (не захотел увидеть?) ничего позитивного в сказанном Кюстином о России, то Гоголь это не просто увидел, но специально подчеркнул. Так, по Гоголю, маркиз «не мог скрыть изумленья своего при виде простых обитателей деревенских изб наших. Как пораженный, останавливался он перед нашими маститыми, беловласыми старцами, сидящими у порогов изб своих, которые казались ему величавыми патриархами древних библейских времен» [VIII, 405]. Соответствующее место из книги Кюстина (в переводе О. Гринберг) выглядит следующим образом: «Мне встречались старики с розовыми щеками, большой лысиной, обрамленной серебристыми волосами, и длинной шелковистой седой бородой. Глядя на эти прекрасные лица, думаешь, что время придает им величие в награду за утраченную юность; их головы достойнее кисти живописца, чем те, что я видел на полотнах Рубенса, Риберы или Тициана…»⁵⁶.

Как видно из приведенного фрагмента, Кюстин не касался здесь проблем крепостничества и вообще социальной проблематики. Между тем Гоголю необходима эта оценка Кюстином русских крестьян, чтобы создать апологию крепостного права, которое не воспринималось автором ВМ как анахронизм. Хомяков же, как видный славянофил, придерживался иных взглядов на крепостничество⁵⁷.

На примере традиционных отношений помещика и крепостного («истинно русские отношения») обозначен у Гоголя еще один пункт противопоставления России и Запада, причем здесь особенно явственна консервативная установка публициста. В статье «Занимающему важное место» отмечено, что русские крестьяне «стали образцом этого сословия для всей Европы, потому что теперь не на шутку задумались многие в Европе над древним патриархальным бытом, которого стихии исчезнули повсюду, кроме России, и начинают гласно говорить о преимуществах нашего крестьянского быта, испытавши бессилие всех установлений и учреждений нынешних для их улучшенья» [VIII, 362]. Вообще вопрос о крепостном праве, об оценке отношений помещика и крестьянина – один из важнейших при обсуждении консервативной идеологии, но рамки данной статьи, в которой на первый план выдвинут анализ оппозиции «Россия – Запад», не позволяют остановиться на нем подробно.

Итак, анализ книги ВМ и публицистики «Москвитянина» 1841–1846 гг. показывает, что позиции Гоголя и ведущих авторов журнала – прежде всего Погодина и Шевырева – в статьях, посвященных важнейшему историософскому вопросу соотношения России и Запада, довольно близки и коррелирируют с консервативными установками государственной идеологии николаевского времени. Публицисты сходились в оценке прошлого и будущего России. Но принципиальные расхождения обнаруживаются в отношении Гоголя и Шевырева к современному состоянию Европы. Если для Шевырева Запад представлялся «гниющим трупом», то Гоголь, ощущая глубокую неправду европейской жизни, критиковал Запад с религиозно-нравственной точки зрения, не отрекаясь от него.

Таким образом, проанализировав выявленные переклички между ВМ и публицистикой «Москвитянина», можно сделать вывод, что Гоголь учитывал консервативный журнальный дискурс при создании своей последней книги. Это позволяет в дальнейшем продолжить сопоставительный анализ, прежде всего в отношении того, как трактовались Гоголем и авторами «Москвитянина» (и других консервативно ориентированных журналов) основные установки русского консерватизма. Это поможет углубить представления о журнальном контексте ВМ, выявить возможности взаимовлияний Гоголя и публицистов «Москвитянина» и, конечно, дать более справедливую оценку журнала Погодина, уяснить его значение в идейных исканиях Гоголя 1840-х гг. Подобный подход к анализу ВМ способствует уточнению идейного пафоса автора книги, вызвавшей одну из самых острых в истории России дискуссий в прессе и обществе в целом, которая, так или иначе, продолжается и сегодня.

 

---

1. Среди наиболее значимых работ, посвященных ВМ за последние два десятилетия, можно выделить следующие: Анненкова Е.И. Гоголь и русское общество. СПб, 2012; Барабаш Ю.Я. Гоголь: Загадка «Прощальной повести»: «Выбранные места из переписки с друзьями», опыт непредвзятого прочтения. М., 1993; Вайскопф М.Я. Сюжет Гоголя: морфология, идеология, контекст. М., 2002. С. 483–493; Виноградов И.А. Гоголь – художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. М., 2000. С. 347–389; Воропаев В.А. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. М., 2008. С. 71–114; Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб, 1997. С. 244–266; Дунаев М.М. Православие и русская литература. 2-е изд. М., 2001. Ч. 1-2. С. 466–476; Манн Ю.В. Гоголь. Завершение пути: 1845–1852. М., 2009. С. 26–79; Маркович В.М. О некоторых парадоксах книги Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» / Феномен Гоголя / Мат-лы Юбилейной межд-ной научной конф-ции, посвященной 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. СПб, 2011. С. 373–387.
2. На это обратил внимание еще В.Г. Белинский в знаменитом письме Гоголю из Зальцбрунна (1847 г.): «И в это время великий писатель, который своими дивно-художественными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на самое себя как будто в зеркале, − является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их «неумытыми рылами»!..» (Белинский В.Г. Полное собр. соч.: в 13 т. М., 1953–1959. Т. 10. С. 288).
3. Там же.
4. Ленин В.И. Соб. соч.: в 35 т. 4-е изд. М., 1941–1951. Т. 20. С. 223.
5. Гросул В.Я. и др. Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика. М., 2000. С. 7. В последние десятилетия появилось множество работ, касающихся русского консерватизма в целом (особенно отметим вышедшую в 2010 г. под ред. В.В. Шелохаева энциклопедию «Русский консерватизм середины XVIII – начала ХХ века») и отдельных представителей консервативной традиции (А.С. Шишкова, Ф.В. Ростопчина, архимандрита Фотия (Спасского), С.С. Уварова, М.П. Погодина и др.). Наиболее значительными из работ подобного рода стали исследования: Зорин А.Н. Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в России последней трети XVIII− первой трети XIX века. М., 2004; Альтшуллер М. Беседа любителей русского слова: у истоков русского славянофильства. М., 2007; Мещерякова А.О. Ф.В. Ростопчин: у основания консерватизма и национализма в России. Воронеж, 2007; Кондаков Ю.Е. Архимандрит Фотий (1792–1838) и его время. СПб, 2000, Ширинянц А.А. Русский хранитель: политический консерватизм М.П. Погодина. М., 2008; Минаков А.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. Воронеж, 2011.
6. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: в 14 т. М.;Л., 1937–1952. Т. XI. С. 77. Далее произведения Н.В. Гоголя цитируются по этому изданию с указанием римской цифры – тома, арабской – страницы в тексте в квадратных скобках. См. об этом подробнее: Прохорова И.Е. Н.В. Гоголь о журналистике. М., 2010. С. 16.
7. Вайскопф М.Я. Гоголь на фоне беллетристики и периодики 1830-х годов (российский и европейский контекст) / Н.В. Гоголь и русской зарубежье: Пятые Гоголевские чтения / Сб. докл. М., 2006. С. 271.
8. Ср. замечание Вайскопфа в его монографии: «…вопрос о генезисе “Выбранных мест” представляется чрезвычайно трудным именно ввиду всеядности, размытости гоголевского социокультурного консерватизма» (Вайскопф М.Я. Сюжет Гоголя… С. 652).
9. Жаравина Л.В. Гоголь между христианством и позитивизмом / Христианство и русская литература. Сборник третий. СПб, 1999. С. 165.
10. В «Москвитянине» были напечатаны только «Дополнительные сцены к Ревизору» (1841. №№ 4 – 6), рецензия на альманах «Утренняя Заря» (1842. № 1) и отрывок из повести «Рим» (1842. № 3).
11. Разрешение на издание было получено Погодиным еще в 1837 г., но выход «Москвитянина» задержался из-за того, что вначале Погодин, а потом Шевырев находились за границей. Погодин хотел издавать журнал с нового, 1840 г. «Непременно надо начать с 1840 года. – Я собрал многое», – писал он в письме Шевыреву 3 августа 1839 г. (ОР РНБ. Ф. 850. Ед. хр. 444. Л. 93). Однако Шевырев отговаривал друга, мотивируя это отсутствием времени на подготовку издания: «Порть дело – издавай» (НИОР РГБ. Ф. 231/II. К. 36. Ед. хр. 28. Л. 10). 29 ноября 1839 г. в письме Шевыреву Погодин признал его доводы: «Слушаясь тебя, я откладываю <1 нрзб.> журнал на год» (ОР РНБ. Ф. 850. Ед. хр. 444. Л. 97).
12. Погодин М.П. Петр Великий // Москвитянин. 1841. № 1. С. 25.
13. См. об этом подробнее: Замыслова Е.Е. Н.В. Гоголь в «Журнале Министерства народного просвещения»: историк, преподаватель, публицист // Вест. Моск. ун-та. Сер. 10, Журналистика. 2009. № 2. С. 119–134.
14. Журнал Министерства народного просвещения. 1834. № 1. С. L. См. об этом подробнее: Песков А.М. «Русская идея» и «русская душа»: Очерки русской историософии. М., 2007. С. 21–23.
15. Погодин М.П. Очерки русской истории / Погодин М.П. Историко-критические отрывки. М., 1846. С. 34. См. об этом подробнее: Ширинянц А.А. Русский хранитель… С. 42–74.
16. Москвитянин. 1843. № 9. С. 270.
17. Погодин М.П. Указ. соч. С. 11.
18. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях / Петр Великий: pro et contra. СПб, 2003. С. 148.
19. Погодин М.П. Указ. соч. С. 12.
20. Шевырев С.П. Введение в историю русской словесности. Чтение первое // Москвитянин. 1844. № 1. С. 227.
21. Москвитянин. 1846. № 3-4. С. 188.
22. Виноградов И.А., Воропаев В.А. Комментарии / Гоголь Н.В. Полное собр. соч.: в 17 т. М.; Киев, 2009. Т. 9. С. 924–927.
23. Погодин М.П. Параллель русской истории с историей западных европейских государств относительно начала // Москвитянин. 1845. № 1. С. 60-61.
24. Там же. С. 64.
25. Эймонтова Р.Г. Непризнанный пророк примирения (Гоголь и просвещение России) / В раздумьях о России (XIX век). М., 1996. С. 155–188.
26. Короленко В. Трагедия писателя. Несколько мыслей о Гоголе // Русские Богатство. 1909. № 5. Отд. 2. С. 169-170.
27. Белинский В.Г. Полное собр. соч. Т. 3. С. 242. Вместе с тем, по замечанию Ф.А. Петрова, Белинский, в свою очередь, почерпнул эту мысль из лекций Погодина по русской истории. Сохранился конспект Белинского лекций Погодина «Русская история. Лекции, читанные адъюнктом Московского Университета Михаилом Погодиным. 1833. Принадлежит Виссариону Белинскому» (Петров Ф.А. М.П. Погодин и создание кафедры российской истории в Московском университете. М., 1995. С. 32, 123-124).
28. См., напр.: Самышкина А.В. Философско-исторические истоки творческого метода Н.В. Гоголя // Русская литература. 1976. № 2. С. 51.
29. Шевырев С.П. Взгляд русского на современное образование Европы // Москвитянин. 1841. № 1. С. 220.
30. Там же. С. 290-291. Не менее красноречиво сравнение России с «живым, резвым ребенком», а Европы – «со старой няней», сковывающей кипучую энергию ребенка (Там же). Мысль о «молодой» России, противостоящей «дряхлой» Европе типична для русского консерватизма первой половины XIX в. Например, Уваров еще в 1813 г. представлял Россию «бодрым и цветущим юношей», а Европу – «изможденным старцем» (Уваров С.С. О преподавании истории относительно к народному просвещению. СПб, 1813. С. 24). Уже в николаевского время консервативно настроенный Л.В. Дубельт (начальник штаба Корпуса жандармов) в записной книжке (1835 г.) противопоставлял «красивую молодость России дряхлой, гнилой старости Западной Европы» (Дубельт Л.В. Заметки // Голос минувшего. 1913. № 3. С. 127).
31. Шевырев С.П. Взгляд русского… С. 230.
32. Долинин А. А. Гибель Запада: К истории одного стойкого верования / К истории идей на Западе: «Русская идея» / Сб. статей. СПб, 2010. С. 45.
33. В это время в Одессе жил видный русский консерватор А. С. Стурдза, периодически печатавшийся в «Москвитянине». Сохранилось восемь писем Стурдзы Шевыреву (ОР РНБ. Ф. 850. Ед. хр. 536. 16 Лл.), в которых он признавал «благородное направление» «Москвитянина» и высказывал «уважение к общим <…> трудам» Погодина и Шевырева (Л. 1).
34. Москвитянин. 1841. № 4. С. 554-555.
35. Там же. 1841. № 6. С. 536.
36. Белинский В.Г. Полное собр. соч. Т. 8. С. 315. В дальнейшем эта идея была подхвачена западниками для иронизирования над славянофилами, позиция которых, однако, по этому вопросу была значительно сложнее, чем у Шевырева.
37. Шевырев С.П. Введение в историю русской словесности… С. 226. См. об этом подробнее: Струве П.В. С.П. Шевырев и западные внушения и источники теории-афоризма о «гнилом» или «гниющем» Западе. Изыскания, сопоставления и материалы / Записки русского научного института в Белграде. Белград, 1940. Вып. 17. С. 201–263.
38. Манн Ю.В. Обращение к участникам Третьих Гоголевских чтений / Н. В. Гоголь и театр: Третьи Гоголевские чтения / Сб. докл. М., 2004. С. 16. В.В. Серов указывает, что термин «западник» впервые встречается в «Литературных воспоминаниях» И.И. Панаева (т. 2, гл. 5), в которых автор так охарактеризовал Т.Н. Грановского (Серов В.В. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. М., 2003. С. 214). Однако эти воспоминания начали публиковаться только в 1861 г., в то время как глава «Споры» датирована самим Гоголем уже 1844 г. Однако очевидно, что словоупотребление было неустойчиво, поэтому Гоголь называл западников и «европеистами». Ср. письмо Ф.Ф. Вигеля М.Н. Загоскину (май 1850 г.): «Ныне социализм, выскочив прямо из ада и пройдя через Бедлам и Шарантон, распространился между людей. Что-то об этом толкуют ваши дуры оксиданталистки, западницы или западни [курсив наш. – Е.С.], как я их называю?» (ОР РНБ. Ф. 291. Ед. хр. 54. Л. 18; Опубл.: Русская старина. 1902. Июль. С. 103). Термин «западник» впервые зафиксирован во втором издании «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля в 1880 г. (Т. 1. С. 630).
39. Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 2005. С. 36.
40. Там же.
41. Флоровский Г. Пути русского богословия. 3-е изд. Париж, 1983. С. 260.
42. В этом пункте размышлений Гоголь сходился с А.С. Пушкиным, который, критикуя вышедший в 1830 г. второй том «Истории Русского народа» Н.А. Полевого, указал на христианские начала европейской цивилизации: «Величайший духовный и политический переворот нашей планеты есть християнство. В сей-то священной стихии исчез и обновился мир. <…> Горе стране, находящейся вне ев.<ропейской> системы!» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 16 т. М.; Л., 1949. Т. 11. С. 127). Для Пушкина, таким образом, Европа постольку «европейская», поскольку христианская. См. об этом подробнее: Шульгин В.Н. Типология и периодизация русского дореволюционного консерватизма // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск «Гуманитарные исследования». Самара, 2005. С. 64.
43. Шевырев С.П. Взгляд русского… С. 290.
44. Там же. С. 296.
45. Там же. С. 235.
46. Подробнее об этом см.: Виноградов И.А. Гоголь – историк и наблюдатель быта (К истории и психологии «общества потребления») / Н. В. Гоголь и его творческое наследие. Десятые Юбилейные Гоголевские чтения: Материалы докл. Междунар. науч. конф., Москва 30 марта – 2 апреля 2010 г. М., 2010. С. 120–127.
47. Интересно, что Гоголь вообще не касается в книге проблемы протестантизма, говоря только о католическом Западе. Это любопытно еще и потому, что Гоголь (в ответ на упреки Шевырева в католических симпатиях в ВМ) указал в письме 11 февраля 1847 г., что «пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем» [XIII, 214]. Между тем спорной представляется идея М. Я. Вайскопфа о том, что «христианско-моралистическая насыщенность книги [ВМ. – Е.С.] в большей мере, чем с православием, роднит ее с популярными протестантскими сочинениями» (Вайскопф М.Я. Сюжет Гоголя… С. 644).
48. Мысль о. Г. Флоровского о том, что собственная религиозная программа Гоголя ближе к католической, чем православной, – это программа «пиетического гуманизма», «социального христианства», и в этом смысле Гоголь «принадлежит к Александровскому веку» (Флоровский Г. Пути русского богословия… С. 262, 263), представляется чрезвычайно любопытной, однако требующей дальнейшей разработки. В рамках данной статьи укажем лишь на признание Шевырева в письме Гоголю 30 января 1847 г.: «Судя по книге твоей [ВМ. – Е.С.], ты находишься в состоянии переходном, разум твой убежден в истине нашей Церкви и Православия, но воля твоя заражена современною болезнию – болезнию личности, и ты действуешь скорее как римский католик, а не как православный» (Переписка Н. В. Гоголя: в 2 т. М., 1988. С. 345).
49. О влиянии Баадера на русскую философию и литературу (в т.ч. на Шевырева) см.: Чижевский Д. Баадер и Россия // Новый журнал. 1953. Т. XXXV. C. 306-307.
50. Шевырев С.П. Христианская философия. Беседы Баадера // Москвитянин. 1841. № 6. С. 428.
51. Там же. С. 434.
52. Виноградов И.А., Воропаев В.А. Комментарии… Т. 6. С. 588. И.А. Виноградов отметил, что эта же статья послужила непосредственным толчком к созданию гоголевской книги «Размышления о Божественной Литургии» (Виноградов И.А. Гоголь – художник и мыслитель… С. 371).
53. Шевырев С.П. История русской словесности. М., 1846. Ч. 1. С. 38-39.
54. Мильчина В.А. Несколько слов о маркизе де Кюстине, его книге и ее первых русских читателях // Мильчина В.А., Осповат А.Л. Комментарий к книге Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». СПб, 2008. С. 709.
55. Хомяков А.С. Мнение иностранцев о России // Москвитянин. 1845. № 4. С. 21.
56. Кюстин А. де Россия в 1839 году. СПб, 2008. С. 380.
57. В этой связи следует разграничить консервативную и славянофильскую идеологии. В современной историографии не завершен спор о консерватизме славянофилов. Н.И. Цимбаев, Ю.З. Янковский причисляют славянофилов к либералам отечественного типа (Цимбаев Н. И. Предисловие / Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. М., 1996. С. 13; Янковский Ю З. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981. С. 85). Напротив, А.Н. Боханов и А.М. Руткевич не сомневаются в консервативной принадлежности славянофилов (Боханов А.Н. Введение / Российские консерваторы / Сб. статей. М., 1997. С. 7; Руткевич А.М. Что такое консерватизм? М.; СПб, 1999. С. 209). А.В. Репников не причисляет славянофилов к консерваторам, но видит в них «либеральных монархистов» (Репников А.В. Консервативная модель переустройства России / Россия в условиях трансформации / Материалы. Вып. 2. М., 2000. С. 27). Славянофилы, конечно, не были ретроградами и выступали за предоставление гражданской свободы крепостному крестьянству. Но они одновременно не отошли от признания необходимости для России православия, самодержавия и народности − главных составляющих русской консервативной идеологии, сделав лишь особый акцент на первый и третий принцип русской триады. Только в этом смысле можно говорить о либерализме, а точнее – либеральном консерватизме, славянофилов.