Opinion Text on Television as an Act
Березин Валерий Матвеевич
доктор философских наук, профессор кафедры массовых коммуникаций Российского Университета дружбы народов, Института повышения квалификации работников телевидения и радио, заслуженный работник культуры РФ, redaktsia-rudn@mail.ru
Berezin Valery M.
PhD, professor, chair of mass communication, People’s Friendship University, Institute for Advanced Training of TV and Radio Broadcasters, Merited Worker of Culture, E-mail: redaktsia-rudn@mail.ru
Аннотация
В работе с философских и лингвистических позиций исследуются основные критерии, по которым следует оценивать произведения журналистского творчества на телевизионном экране.
Ключевые слова: публицистика, духовность, телевизионный текст, новость, сенсация.
Abstracts
The basic criteria to be applied to evaluation of journalistic work on TV are looked at from the linguistic and philosophical frames of reference.
Key words: opinion journalism, spirituality, television text, news, sensational news.
Телевизионный публицистический текст должен содержать информацию о новом, концептуальном, которое приносит поток времени, то есть сначала в смысле мета-новости, т.е. того или иного факта, явления, начала (движение общества), потом в виде расходящихся от этой мета-новости новостных пучков предметного и локального характера (развитие человека). От общего к отдельному, более частному направляет публицистика фокус своего исследования и отражения жизни. Но бывает и обратная тенденция: определив росток нового в отдельном деянии и поступке, публицистика вглядывается в него, исследует и обобщает, предсказывая и приближая новое явление. В любом случае, на любом своем уровне исследование этого нового макро- и микрокачества социума массовую коммуникацию определяет ее гуманистическое, духовно-нравственное наполнение. Только такая новостная коммуникация позволяет осознать и прочувствовать новость каждому индивиду на глубоко личностном эмоциональном уровне и подвигает его на совершение собственного поступка – нравственной, политической ли, научно-производственной или художественной направленности. У человека есть в этом случае, как говорил в «Риторике поступка» М.М. Бахтин, «не-алиби бытия». Он не отстраняется от жизни, он ее участник, сопереживатель, возможный продолжатель благого деяния. А криминал и аморальность, проистекающие не в последнюю очередь от либерального победоносного и псевдоновостного плюрализма, щекочущие нервы сообщения – это не бытие, это антибытие. У человека в нем, как сказал бы М. Бахтин, бесспорное алиби бытия.
Информация, которая ставит своей целью передачу вновь познанных содержаний бытия, имеет ценность только во время процесса этой передачи и последующего восприятия сообщения. Затем сообщение дополняется новыми данными, наблюдениями, характеристиками, помогающими уяснить природу факта или явления. Не обогащенная такими развивающими коммуникативными действиями информация теряет свою ценность и переходит в тезаурус, то есть в хранилище ранее полученной информации. Такой тезаурус часто отождествляется с понятием накопленного опыта.
«Если же информация ставит своей целью передачу чего-то познаваемого путем соотношения содержательно-интеллектуального плана и той формы, в которой этот план реализуется, то ценность такой информации падает очень медленно, а при наличии подлинно-художественных произведений искусства, представляющих собой источник эстетического наслаждения, ценность информации вообще не падает»1.
В целом, разделяя данную позицию, надо, однако, уточнить, что в ней абсолютизируется художественная форма, в которую необходимо облечь информационное сообщение ради сохранения и «неувядания» ценности. Однако информацию надо понимать в двух планах – смысловом и эстетическом. Эстетическая информация непосредственно связана как с чувственным восприятием так и с аксиологическими факторами. Информация, несущая глубокие новые смыслы, на наш взгляд, сама по себе представляет неувядающую, содержательную ценность, которая может обогащаться не только по линии эстетического выражения и совершенствования, а главным образом, по пути развития смысловых, общественно-важных значений события или явления. Нельзя связывать понятие «сенсации» лишь с понятием чувственного. Этимологически слово обладает большим количеством значений. В частности, слово «сенс» может обозначать и смысл (фр., польск., белорус. языки). Новый смысл, воздействуя на чувства, закрепляет в них и на эмоциональном уровне содержание, оттенки и значения события. Оно поэтому надолго становится со-бытием воспринимающих субъектов, «сенсориумом» их ума (Г.Спенсер).
Разумеется, те или иные виды коммуникации, например реклама, эксплуатируют часто именно биологические (чувственные) возможности воздействия оформленного в соответствующем духе информационного сообщения. Не гнушается этим и телевизионный публицистический текст. С начала нового века в программных сетках большинства каналов значатся многочисленные судебные репортажи, разбирательства, криминальные хроники и расследования с ворохом (в буквальном смысле) натуралистических деталей и подробностей. Создается впечатление, что, несмотря на многообразие своих тематических направлений, публицистика держится ныне именно на судебных и криминальных репортажах, очерках, фильмах, расследованиях, ток-шоу. Но можно ли это назвать той публицистикой, которая несет в себе сущностные характеристики массовой коммуникации, определенные нами ранее? Является ли, к примеру, публицистическим ток-шоу «Пусть говорят» с ведущим А. Малаховым? Да, программа затрагивает ряд социально-значимых вопросов. Но ради чего и как это делается? Является ли слово телеведущего, речи и реплики гостей и участников нравственными поступками? Думается, нет. Это колокол, который гремит и звонит о беде ради самого грома и звона.
Так происходило, например, в мартовской передаче 2008 г., где обсуждалось убийство в заповедном костромском лесу отшельника, образ жизни которого не устраивал окрестных крестьян и защитников леса. В московской студии был организован телемост с Кишиневом, где проживает жена убитого, расставшаяся с мужем 20 лет назад. И вот, ни о чем не предупрежденная, растерянная, она с дочерью вынуждена производить опознание неузнаваемого покойника по фотографии. А программа уже уходит на рекламу и не возвращается больше к этой теме. Частный случай должен был бы привести к каким-то обобщениям, поиску виновников убийства, но публицистическое слово не только не стало поступком, оно повторило аморальное действо – насилие над личностью. И цель здесь была та же, что в основе сюжета – прямая выгода от этого насилия. В лесу – это удобство для заповедника, в студии – это спровоцированная ради рейтинга сенсация. Выстроенная по эстетике драмы, но лишенная смысловой законченности, побуждения к восстановлению справедливости.
Эстетизм глубинной смысловой информации надо понимать как качество самодостаточное для высказывания, для творения мысли говорящего. Качество, которое тем выше в своей эмоциональной проникновенности, чем изящнее, своеобразнее, без всяких украшательских потуг и ярких драматических эффектов формулируется эта мысль. Чем больше новых смыслов и значений, гуманных импульсов, побуждающих к действию, вызывает она в сознании воспринимающего субъекта. В мыслительном процессе, каковым и должен являться процесс организации телевизионного публицистического текста, важны не орнаментальные арабески, не устрашающие сюжеты и картины, а полновесные смысловые метафоры, (и вербальные и визуальные), инициирующие новые смыслы. Тем самым происходит побуждение к творчеству или поступку как моральному коммуникативному действию (в том значении, которое придавали поступку Л. Толстой, М.Бахтин, Ю. Хабермас).
Новое качество публицистического телевизионного текста возникает и в том случае, если один публицистический дискурс текста внедряется, встраивается в другой, более протяженный, а вместе они – в обширный контекст или макроконтекст большой телевизионной программы. По этому принципу построен проект канала «Россия» – «Имя Россия» – галерея имен исторических лиц, деятелей политики, науки и культуры, предлагаемых зрителям для оценки их вклада в отечественную историю. Зрители, таким образом, реконструируют ее, сравнивая дела и поступки вершителей истории, переживают ее этапы. Их выбор – это их поступок. История как бы поверяет современность. И для создателей проекта весь он – поступок. Думается, что решились они на него, веря, что зрители не подведут и не отойдут от высоких духовных критериев, по которым ценился в России человек.
В анализе форму следует рассматривать, как бы выхватив ее из быстротекущего процесса телевизионной коммуникации, что, как отмечалось выше, затруднительно по причине синкретичности телевизионного коммуникативного действия. Однако если речь идет лишь о разговорной коммуникации, чьим основным средством является вербальный ряд, то остановить движение языкового высказывания вполне возможно. Это и расшифровка записи с эфира, и печатные электронные версии телевизионных публицистических программ, с которыми они все регулярнее выходят в сеть Интернет. Анализ различных единиц языка позволяет выяснить их онтологическую суть, нередко – выявить спекулятивные модификации, связанные с трансформацией «старого» под «новое», замалчиванием действительно нового, духовно ценного и перспективного. Обнаруживаются закономерности, позволяющие определить, что дает право этим единицам языка, речевым высказываниям и дискурсам выступать в качестве символов кода.
Новизна и непредсказуемость информации, художественной и основанной на документе словесной коммуникации, трудно поддаются лингвистическому анализу. Критерием новизны с точки зрения лингвистических, например, методов анализа может служить мера соответствия или несоответствия установленным нормам употребления ряда языковых единиц.
Публицистический текст, в том числе телевизионный, может обладать и чисто информационной, познавательной ценностью в случае донесения до аудитории сообщений о новых фактах, событиях, или же новых смыслах, с ними связанных. Но, как указывает Е.И.Пронин, «в качестве типообразующего закона журналистского творчества следует рассматривать ориентацию на эффективное участие в духовно-практическом освоении мира людьми и, как следствие, производство специфического типа текстов, предназначенных для воздействия на актуальную общественную практику»2.
Именно поэтому возникли понятия «субъективно-оценочная информация», «идеологизированная информация», которыми в современной России младореформаторы-демократы отторгают право информации на публицистичность высказывания. Например, член телеакадемии В. Шендерович, комментируя снятие «Первым каналом» своей информационной программы (вед. П. Толстой) с соответствующей номинации ТЭФИ, называет ее субъективной и пристрастной, более того – ангажированой, проправительственной («Новая газета», 11 сентября 2008 г.). Но не может быть по определению вещание государственного канала антигосударственным! Кажущаяся объективной информационная политика и особенно публицистика таких каналов как НТВ или РЕН ТВ проявляют свою объективность в размывании границ действительных гуманистических ценностей: добра и красоты, истинности и справедливости. Они насаждают в так называемых публицистических передачах своих героев, глумящихся над честностью и открытостью характера россиянина, его бескорыстием и верой в идеалы, желанием помочь в беде, простодушием и чистосердечием. В провозглашенный официально Год семьи, например, по НТВ проходят передачи «Чистосердечное признание», «Программа Максимум», «Русские сенсации» позиционируемые как публицистические, но в то же время озорно, легко и весело показывающие распады семей, связанные с неразборчивостью связей, «курортными романами» на морских побережьях от Казантипа до Ибицы и далее. Имя, вернее, кличка одного из ведущих передачи «Ты не поверишь» – Шкет, что в переводе с блатного жаргона (основа – древнеевр. язык) означает «пассивный гомосексуалист».
В то же время и государственный телеканал «Россия» дает на своем портале в Интернете завлекающие анонсы публицистической программы «Вся Россия», призванные рассказать о малоизвестных городах, селах, своеобычных местах нашей Родины и их людях, с не менее интересными судьбами, чем у иных «звездных героев». Автор попробовал найти в телепрограмме эти передачи, чтобы проанализировать их, противопоставить потоку псевдопублицистики. Оказалось, что эфир программы стоит рано утром по субботам – в 6 час. 45 мин. Эффект такой телепублицистики, разумеется, обратно пропорционален количеству телепублики. На Дальнем Востоке и в Сибири число зрителей, конечно, больше, но Москва как была далека от своих окраин, так и остается. Ей гораздо ближе чужеземные края, число передач о которых, «путёвых» и «непутёвых», уже исчисляется десятками. Кстати, на том же канале «Россия» публицистической передаче «Вокруг света» предоставлено более выигрышное эфирное время – 7 час. 00 мин. По воскресеньям. Зато «Честный детектив» – 15 час. 05 мин. Ну и, разумеется, «Сто причин для смеха» – 22.55.
Эмоциональное воздействие телевизионного текста происходит там и тогда, где и когда чистая информация как бы отлетает от своей фактологической основы именно в силу эстетизма, зрелищности и драматизма, сопрягающихся друг с другом смыслов. Но почему драма обязательно должна быть криминальной и бесчеловечной, ужасающей и безысходной, основанной на низменных инстинктах и противоестественных потребностях человека? Журналистский образ в телевизионном информационно-публицистическом тексте всегда должен быть внутренне ориентирован на открытие, изобретение читателем, зрителем нового духовного и гуманистического смысла, на восприятие им сенсации как смыслочувствуемого феномена, «сенсориума ума».
Для выявления и анализа этой ориентированности необходимо устанавливать связи содержания образа, проявляющегося в отношениях «факт- протофакт», «факт-альтернатива», «факт-перспектива», «факт-инакобытие», то есть идти от частностей к общему, возвышенному. То есть, – к идеалу. Поэтому безоценочный, беспристрастный факт часто вреден. Отсутствие эмоционально-окрашенных, душевно-прочувствованных фактов реальности на телеэкране ведет к возникновению интереса зрителей к придуманным мистически-окрашенным фактам, чудесам и повериям, колдовству и ведьмачеству. Возникает публицистика ясновидцев, а не прозорливых публицистов. От журналиста А.Чумака, с которым автору данной статьи довелось работать в 70-х гг. в одной редакции, телевидение пришло к целой плеяде телеведущих, разрабатывающих ту же ниву. А идеалы Г. Грабового, как известно, были соответствующим образом квалифицированы судом.
Новость человеческого события, соучастия в бытии может прорасти из ростка одного-единственного слова. Ведь оно, как подчеркивают многие филологи, ученые-системщики (А. Потебня, П. Флоренский, Д. Лихачев, Н. Винер, И. Гальперин, Е. Пронин и др.) – не пустая фонетическая рамка, не бесстрастное наименование. У слова – собственные социально-эстетические представления, эмоциональные импульсы, которые необходимо обнаружить, затронуть, привести в воздействующее коммуникативное состояние. В первоначальных сообщениях 9 августа об ответной реакции российской власти на бомбардировку Грузией Цхинвала звучало слово «понуждение». Говорилось, что Россия принимает меры к «понуждению Грузии к прекращению военных действий». Но вскоре формулировка изменилась, речь стала идти о «принуждении». Россия совершила поступок, отстаивая свой суверенитет. И поступок этот начался со слова. Государство Россия защитило россиян, введя армию, заставив замолчать пушки, а затем – признав независимость Южной Осетии и Абхазии.
В поле зрения коммуникатора журналиста всегда должно быть всеобщее – народный идеал добра, ума, справедливости. То есть обозначенные нами выше сущностные характеристики коммуникации, которые необходимо диалектически связывать с отдельным – публицистическим образом.
«Как всякая форма всеобщности, народный идеал не сводим к отдельному, однозначному в своей единичности представлению. В качестве всеобщего способа социального целеполагания он реализуется, функционирует и трансформируется в общественном сознании как законообразный поток отдельных, диалектических в своей однозначности образов, складывающихся в общественно-исторической практике и стимулирующих интенсивность эмоционально-ценностной компоненты духовно-практического освоения действительности»3.
Телевизионный публицистический текст, не задевающий народный идеал, не может даже подступиться к социально-психологическим механизмам регуляции и саморегуляции ценностных отношений людей. Если же этот текст касается даже частички глубинных человеческих ценностей, коммуникация в целом имеет шанс эффективно воздействовать на общественное сознание в направлении коммуникативных действий (поступков) аудитории.
Соглашаясь в целом с Е.И. Прониным, надо признать, что понятие «народный идеал» в общественной жизни 1990-х годов стало утрачивать свой прежний, сформированный еще русскими революционными демократами, глубокий смысл. Были ли какие-то общие идеалы у народа России в начале ее демократического и рыночного пути? Пресса говорила больше о народах России, о россиянах, а не о русском народе. Русский народ не распоряжался от своего имени, он как бы старался приноровиться к другим, нередко показывающим свою заносчивость субъектам Федерации и отдельным общностям. Мы не могли сказать о себе, как прежде величаво: мы, русский народ. И если говорить о так называемой идее возрождения России, то этот процесс должен, на наш взгляд начинаться именно с придания русскому народу его прежнего историко-политического и культурного статуса. Публицистика должна искать и находить ростки возвращения к этому статусу.
Не будем углубляться в эту отдельную область социальной и национальной проблематики. Для нас важно отметить, что в новейшей социально-политической ситуации политикам и журналистам надо вновь сверять трактовку публицистического «этоса», «пафоса» и «логоса» с народным идеалом любви, правды, добра и справедливости, памятуя и о том, что эти святые принципы требуют и защиты. Будучи прочно защищены, они придают гуманизму реальную жизненную основу.
Народный же идеал средствами массовой коммуникации России должен воспитываться, формироваться, созидаться именно в контексте рассказа о соответствующих указанным принципам делах и поступках, а не об отклонениях от них, что мы видим на телеэкране. Формирование народного идеала должно вестись одновременно с формированием самих нравственно-коммуникатирующих, а не номинальнo существующих средств массовой коммуникации России.
Как мы неоднократно уже подчеркивали, многие СМК и каналы телевидения полагают, что народный идеал ныне – это простейший уровень восприятия текстов многонациональной аудиторией, а отсюда – простейший уровень информации, публицистики, художественных программ. Этот уровень и должны поддерживать немудреные байки-забавы, анекдоты и пикантные истории, позволяющие некоторое время «быть за» опасной чертой деградации и саморазрушения, то есть позволяющие за-бавляя, за-быть действительность, а не со-быть в ней своим трудом, культурным и нравственным творчеством (логосом, пафосом, этосом). Новость человеческого со-бытия пока не только не умножается, а остается старостью со-бытия. Со-бытия капиталистического и даже, как нередко обнаруживается, феодального.
Нужно строго отличать при актах коммуникации простые изменения в обществе – от развития. Развития, в котором могут быть и нисходящие ветви. Показ нисходящего, но не пристрастно и сокрушительно, а объективно и с возможной социальной перспективой, если она хотя бы чуть-чуть наблюдается, в конечном итоге способствует восходящему развитию, разветвлению, то есть прогрессу (с лат. – успех).
Именно в этом движении состоит новость человеческого события: у каждого общества, человеческой общности, группы (макросреды, микросреды), отдельного человека есть и свои достижения, есть и периоды отступлений и «невезений». В этом и заключается бытие людей. Но в событии посредством коммуникации, то есть в общении людей через восприятие информационного события, люди должны искать выход из подобных положений на пути человечества к всеобщей разумной оболочке Земли - ноосфере. Интенсификация разработки в СМК определенных негативных тем (агрессивность, биологизм поступков, стремление уйти из со-бытия в со-блазны (от «блажь – дурь», «блазн» – наведение на грех по В.И. Далю), аморальность личности и целых обществ и т.д. приводит к тому, что публицистика не отвечает изначальной своей сути – развивать и возвышать человека на примерах справедливости, добролюбия, радушия (по-старинному – радодушия). На примерах красоты жизни как таковой и красоты жизни отдельного человека.
Леонид Леонов рассказывает в заметке «Фотострасть», опубликованной в журнале «30 дней» в 1927 г., как в ярославской деревне на родине его матери происходила незамысловатая крестьянская свадьба. «Я вознамерился, было, снять одну презанятную, в повойнике, старуху, но, значит, чрезвычайным городским видом своим с аппаратом на штативе слишком нарушил старинное благолепие праздника. Все, хозяева и гости, обступили меня, недобро загалдели, и была острая минута, когда я опасался за целостность своего Тессара... – Вот сымешь нас, а потом в газетке пропечатаешь: как замечательно, дескать, живут мужички, – лучше нельзя! Видали в газетках. А ты и дырявые крыши наши сымай, чтобы все видели...».
Этот эпизод хорошо иллюстрирует, с одной стороны, скромность, «антирекламность» и «антипиарность» русского народа, его мудрость и философичность (делу – время, а потехе – час), а с другой – стремление будущего великого писателя сохранить в памяти личной и памяти исторической частицу красоты народа. Но даже рассказ Л. Леонова – поступок, а поступки обладают, как указывает М. Бахтин, своим провоцирующим коммуникативным действием, своей определенной риторикой. Публицистика в целом и в лучших своих проявлениях – это поступок.
Она, к сожалению, все более зачастую освобождает место коммуникации, связанной напрямую с наркотизирующим эффектом информации. Индивид в условиях информационно-технического изобилия привыкает потреблять новое (скорее – «новенькое») в неимоверных количествах, лишь бы это были какие-либо свежие («свеженькие») сообщения, факты о мире и о нас, грешных, его населяющих. И чем более непредсказуемо и оригинально выглядит и проявляется человек в этих сообщениях, тем более эффективно работают чисто биологические и эмоциональные раздражители зрителя. Это явление проявлялось и в начале эры технических коммуникаций (публикации на темы людей «о двух головах», других аномальных явлений в мире живой и неживой природы). Но современные СМК, и особенно телевидение, достигли не мыслимой прежде изощренности и разнузданности в показе всевозможных человеческих пороков и извращений, чему способствует и развитие самих электронных технологий и сверхоперативность каналов коммуникации.
В 70-е годы все эти эффекты относились официальной советской пропагандой преимущественно к буржуазным моделям коммуникации. Ныне все модели перемешались, но буржуазные, представляемые системами СМК буржуазного общества, по-прежнему лидируют. В силу рыночной конкуренции каждая из этих систем вопреки здравому смыслу не столько связывает человека с внешним миром, сколько предлагает ему заведомо искаженную замену реальных социальных связей. В подобных случаях возникает иллюзорное чувство знания, хотя фактически это насильственное телевизионное отторжение от истинного знания, от действительной новизны и новости исторических процессов, поступков и личностей, их совершающих, в сторону дешевых и непритязательных формальных новаций и изысков.
Поэт и художественный критик Шарль Бодлер еще 150 лет назад, при вхождении в жизнь нового визуального технического средства коммуникации – фотографии, писал, что она очень скоро может вытеснить настоящее искусство или вовсе растлить его «при поддержке естественного союзника – тупости обывателя»4. Телевидение, неимоверно развив возможности визуальной коммуникации, не только продолжает опираться на тупость обывателя, но и целенаправленно поддерживает и воспитывает обывательские вкусы и предпочтения.
Различного рода внешние переструктурирования и трансформации текстов, как отмечал в статье «Феномен культуры» Ю.М. Лотман, обладают тоже новизной, как всякий перевод текста с языка на язык. Это можно отнести и к многочисленным стилевым и программным решениям современного ТВ. Обладают эти «новации» и непредсказуемостью, могут вызывать сами по себе эстетические эмоции. Но нравственность... Учат ли они добру? Учат ли они постигать истину? Чаще всего – это игра форм, сюжетов, чехарда старых и новых «звезд», слухов и сплетней вокруг их особ.
В силу того, что между реальностью и сознанием человека возникает ряд опосредующих, чисто биологических звеньев, не контролируемых зрителем, создается возможность отрыва сознания людей от их бытия и, в целом, создаются условия для деградации социальной личности.
Русский
English