Властители мира в петровских «Ведомостях» (1702–1727): стилистика священного и мирского

 

Ссылка для цитирования: Малышев А.А. Властители мира в петровских «Ведомостях» (1702-1727): стилистика священного и мирского // Медиаскоп. 2021. Вып. 3. Режим доступа: http://www.mediascope.ru/2724

DOI: 10.30547/mediascope.3.2021.9

 

@ Малышев Александр Александрович, доцент Института «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» Санкт-Петербургского государственного университета (г. Санкт-Петербург, Россия), malyshev.alexander@mail.ru, a.malyshev@spbu.ru

 

Аннотация

В статье¹ рассматриваются особенности речевой репрезентации европейских и российских представителей верховной власти в газете «Ведомости» (1702 – 1727). Выявленные различия в стилистике представления сильных мира сего, служа вполне определенным идеологическим целям внешней и внутренней политической пропаганды, формировали у аудитории устойчивое представление о мироустройстве, в котором есть несовершенные «чужие» и практически идеальные «свои».

Ключевые слова: историческая стилистика, русская журналистика XVIII века, речевая репрезентация, пропаганда, Ведомости.

 

Постановка проблемы

Новостная журналистика в любое время являлась наиболее действенным средством влияния на аудиторию: новостные сообщения, оперативность появления которых в наше время стала практически мгновенной, удобны для чтения по причине небольшого объема и позволяют как имплицитно, так и эксплицитно выражать идеологические установки издания независимо от его проправительственной или оппозиционной направленности. Зависимость освещения событий в разных странах от политической конъюнктуры была свойственна русской журналистике на протяжении всей ее истории, начиная с интересующего нас в данном случае времени возникновения отечественной периодической печати (Жирков, 2003; История русской журналистики, 2013: 12–23). Как отмечает И.П. Лысакова, состояние политической конъюнктуры в любое время занимает абсолютно лидирующую роль для функционирования прессы в сравнении с любыми иными экстралингвистическими факторами (Лысакова, 2005: 226).

Несомненна также и особая роль речевых ресурсов новостной журналистики в формировании образа героев заметок: представление в газете личностей – как обычных людей, так и сильных мира сего – одновременно сочетает черты как образа, так и имиджа (Зеленина, 2014), то есть человек в данном случае может быть определен как идеологический объект газеты – ср. с «идеологическим субъектом газеты», то есть читателем, у Т.И. Красновой (Краснова, 2011: 42). Ситуация начала XVIII века в этом отношении является одной из самых показательных: первая российская газета, непосредственным редактором важнейших материалов которой был сам Петр I, была целиком подчинена нуждам внешней и внутренней политики российского государства, под вполне определенным углом зрения показывая читателям как различные события, так и конкретных действующих лиц этих событий. С историко-журналистской точки зрения этот период описан более чем исчерпывающе (Г.В. Балицкий, П.Н. Берков, С.М. Томсинский, А.В. Западов, А.И. Тощев, Г.В. Жирков), тогда как рассмотрение стилистики «Ведомостей» носит преимущественно общий характер и обычно ограничивается приведением стандартных и частных примеров из ограниченного круга новостных сообщений разных лет – тем более, когда речь идет о конкретных персонах.

А.Ю. Дорский рассматривает три этапа эстетической легитимации власти: 1) сакрализация властителя, который все же подчинен церкви; 2) выведение на передний план достоинств конкретной личности, противопоставленной «обычным людям» в эйдосе власти; 3) появление «народных» политиков и формирование у них имиджа лидера (Дорский, 2013: 13–15). Петр I, в творимой и им самим легенде, на наш взгляд, парадоксальным образом сочетал черты всех трех этапов, проявляя в нужный момент черты каждого из них: венчание на царство вкупе с обликом Антихриста, личные достоинства и непосредственное знакомство с бытом простых людей.

Таким образом, рассмотрение стилистических принципов организации речевой репрезентации исторических для нас и современных для Петровской эпохи личностей на основании сплошной выборки по материалам «Ведомостей» 1702–1727 гг. предпринимается впервые, а его результаты, при внешней ожидаемости, способны дополнить существующие представления о формировании читательского восприятия наиболее значимых людей того времени, к каковым нами относятся правители разных стран и высшее духовенство. Отдельно отметим, что подобное сужение круга лиц и оставление за его пределами простых людей и народов как таковых обусловлено тем, что именно властители мира и верховный наместник Бога на земле воплощают в себе идею мирской и религиозной власти, тогда как символическое воплощение всего народа в отдельно взятом правителе или всех людей в понтифике или митрополите представляется нам в данном случае заслуживающим отдельного рассмотрения. Равным образом кажущееся изолированным от иных источников привлечение исключительно газетных текстов обусловлено интересом не к субъективным мемуарным мнениям или переписке частных лиц, а к тому материалу, который в одинаковом виде получали все читатели вне классов и сословий и который остался памятником унифицирующего государственного взгляда на различные события.

 

История вопроса

Еще П.П. Пекарский (Пекарский, 1862: 90) указывал на особое отношение Петра Великого к журналистике и политическим публикациям, поскольку царь прекрасно понимал их первостепенное значение как инструмента стратегических коммуникаций и политической пропаганды в формировании общественного мнения о странах и народах. Этот взгляд разделяли все исследователи истории русской журналистики, наиболее полно же он отразился в монографии Г.В. Жиркова, в которой подробнейшим образом исследовалась внутри- и внешнеполитическая программа «Ведомостей» (Жирков, 2003).

Проблема изображения человека в разнообразных проявлениях его натуры и эволюция этого изображения от обобщающих типизированных штрихов к глубоко психологическим этюдам конкретных личностей была на обширном материале предшествующих веков рассмотрена Д.С. Лихачевым в классической монографии «Человек в литературе Древней Руси». Последующие исследования личности с точки зрения социологии, психологии и проблемности наследуют подходу Д. С. Лихачева – неслучайным представляется название книги М.И. Стюфляевой о советской журналистике XX в. «Человек в публицистике», в которой отмечается, что публицистика «обеспечивает образное воссоздание личности и построение логико-аналитической ее концепции» (Стюфляева, 1989: 134). Исследования Ю.М. Коняевой и А.А. Малышева показывают, что коммуникативный сценарий речевой репрезентации личности в общем виде реализуется как в современном медиапространстве (Коняева, 2018), так и с точки зрения журналистских текстов предшествующих веков (Малышев, 2017). С историко-стилистической же точки зрения интересующий нас вопрос остается весьма малоизученным (Малышев, 2020).

 

Методика исследования

М.В. Гаврилова, рассматривая критический, когнитивный, описательный и количественный методы как основные векторы исследовательской мысли при лингвистическом дискурс-анализе, считает целесообразным их сочетание (Гаврилова, 2004). Мы поддерживаем данную точку зрения, отмечая необходимость планомерного историко-стилистического исследования русской журналистики, которая позволит выявить черты сходства и различия, а также генетическую преемственность между журналистскими текстами различных эпох в синхронии и диахронии. В.И. Коньков справедливо указывает на утилитарную природу медиатекста, подчеркивая, что спустя непродолжительное время любой медиатекст утрачивает актуальность и переходит в сферу когнитивных артефактов эпохи, при этом «медиатекст для исследователя, изучающего ушедшую эпоху, является носителем информации, существующим вне конкретных пространственно-временных координат» (Коньков, 2015: 176).

М.И. Стюфляева выделяет три уровня времени в публицистике: время конкретной ситуации «здесь и сейчас», время ситуационное «на карте исторического времени» и время как таковое в философском понимании (Стюфляева, 1982: 11). С этой точки зрения (с оговорками о скорости фиксации информации и факторах адресанта и аудитории) допустимой оказывается преемственность летописей и новостных сообщений (Иванова, Клушина, 2018). Разделение Ю.М. Лотманом памяти на информативную и креативную (творческую) обусловливает и необходимость уделять внимание историческим корням современных медиатекстов: «память не является для культуры пассивным хранилищем, а составляет часть ее текстообразующего механизма» (Лотман, 1992: 200, 202).

Более того, историко-стилистический подход представляется безусловно полезным и для рассмотрения символического капитала политиков предшествующего времени. Д.В. Иванов отмечает сущностное сходство (не тождество, но значительное совпадение общих элементов и принципов) коммуникации в до-виртуализованном обществе и в мире цифровых технологий, особенно отмечая, что СМИ борются не за передачу сведений, а за «создание выгодного им или их заказчикам образа событий» (Иванов, 2002: 13–16). В ситуации, когда «Ведомости» были единственным периодическим изданием, а Петр Великий собственноручно редактировал многие выпуски, этот тезис также оказывается справедливым.

 

Результаты исследования

Рассмотренные нами материалы «Ведомостей» позволили выделить две группы лиц, которых возможно понимать как властителей мира: это представители светской власти и представители духовенства. Отметим, что данная схема вполне соответствует дуалистическому сочетанию священного и мирского (в высоком понимании мирского в данном случае), описанному М. Элиаде (Элиаде, 1994: 125–132). В каждой из групп выделяются подгруппы: для светской власти это европейские монархи (к ним же примыкает турецкий султан как активный участник политической жизни Европы), российские монархи и особая подгруппа, в которую по принципу экзотичности объединяются король Марокко, китайский император, Великий Могол и «индейские князья»; в случае духовенства речь идет о Римском Папе (за время издания «Ведомостей» титул Папы носили три человека) и российских священниках.

1. Европейские монархи в материалах «Ведомостей» в первую очередь выполняют различные общественно полезные функции: управляют страной, ведут переговоры, издают указы, распоряжаются во время военных действий. Исторически они разделяются на союзников (король Польши Август Сильный), противников (Карл XII, Станислав Лещинский, язычник турецкий султан) и более или менее нейтральных по отношению к России правителей (короли Англии, Франции, Португалии и др. стран), но в речевом отношении отчетливого противопоставления нам обнаружить не удалось, хотя высокая частотность и пространность упоминаний одних и краткие и редкие упоминания других хотя бы количественно формируют разные портреты этих людей.

Так, Август Сильный, курфюрст Саксонии, король Польши и союзник России, обычно изображается заботливым, милосердным и храбрым правителем, готовым самолично руководить в противостоянии со шведскими войсками армией, обнаруживающей к нему «ревность и верность», а в заметке от 30 января 1725 г. отдельно подчеркивается, что он «в добром здравии» приехал в Дрезден. В то же время некоторые действия короля Августа представляются несколько странными. Так, интересно сообщение «Король Август ныне по многих трудах в Дрездене прохлаждается, а после поста сюды будет» (24 марта 1705) – в данном случае речь идет, конечно, вовсе не о значении глагола «прохлаждаться», который в XVIII в. не имел ярко выраженной негативной коннотации ‘проводить время в праздности’, а о том, что Август занимался этим в Дрездене, а не в Польше, королем которой он являлся и по которой в то время армии других стран перемещались, судя по содержанию новостей, практически невозбранно. Подобное поведение встречается не раз, особенно во время военных действий: «Король Август со всем домом еще в Дрездене пребывает» (26 мая 1707), «Король Польскои наш Курфирст, не дал ордер на форморование лагера для Саксонскаго воиска <…> велел вскорости набирать рекрут» (5 мая 1725) – в первом случае Польша все еще является театром активных военных действий, во втором – Август не хочет жертвовать своими саксонскими солдатами, а под войска Швеции, Англии и Пруссии, намеривавшихся вступиться за притеснявшихся в Польше протестантов, охотно подставляет поляков. Любопытно противопоставление личности Августа и Польши во время заключения мира с Россией: «Его Царское Величество, не токмо союз с смертным человеком Королем Августом, но и с Речью Посполитою которая не умрет, учинит» (8 февр. 1707) – если в случае Августа утверждается его человеческая смертная природа, то Петр I имплицитно обретает бессмертие: пара «смертный Август – бессмертная Речь Посполитая» не имеет соответствия «смертный Петр – бессмертная Россия», поскольку существует только «Его Царское Величество».

Противник России шведский король Карл XII, казалось бы, должен был представлен исключительно в негативном ключе. Во многом так и происходит, однако в основном косвенно – по действиям не самого Карла, но его солдат: очень часты сообщения о том, что «шведы чинят превеликои изъян, и убытки» (24 мая 1703), «крепко дань берут» (26 июля 1703), «жестоко поборы збирают» (18 сент. 1703), «маетности … вконец разоряют» (11 янв. 1704), «шляхетные маетности выграбили» (5 февр. 1705), «контрибуцыи везде без милосердия сбирают, и маетностей шляхетных нещадят» (8 февр. 1707) и мн. др., а в новости от 11 ноября 1704 г. из Львова они прямо названы «наказанием Божиим». Насыщенность сообщений негативно окрашенной лексикой представляет шведов в крайне невыгодном свете, а через них – и их короля, известного своей жестокостью и попустительствовавшему их разбойничьим действиям. Однако сам Карл при непосредственном упоминании преимущественно либо нейтрально ездит в разных направлениях, либо вовсе обнаруживает добросердечие и милосердие, угощая российских послов (1 мая 1703), не беря выкупа за волынского воеводу и отпуская на свободу храбро сражавшегося против его войска полковника Сейнполта (27 июня 1703), не хочет разорять Торунь (26 июля 1703), казнит посягнувшего на жизнь русского пленника шведского ротмистра (29 авг. 1705). Во время сражений он не прячется от опасности: под ним убивают лошадь (25 февр. 1708), ярость от поражения приводит Карла в беспамятство (27 марта 1713), он сам ведет в атаку драгун, под ним снова убивают лошадь, он получает боевое ранение (28 нояб. 1715) – ср. с Петром под Полтавой. Обо всем этом можно было бы умолчать, представив вражеского лидера однобоко негативно, но сам факт упоминания проявленных Карлом положительных качеств свидетельствует об уважении к достойному сопернику, а также и о его особом статусе и определенной монаршей идеологической неприкосновенности.

Прочие европейские правители представляются в основном нейтрально, обнаруживая обобщенные статусные качества и проявления могущества, возвышающие их как над простыми людьми, так и над свитой: великодушие, отзывчивость и простоту в обращении с народом (вполне возможно, что нередко показные), храбрость в личных боевых действиях (впрочем, крайне редко).

В то же время представителям высшей европейской знати свойственны и вполне обычные житейские радости и горести: они склонны к развлечениям (карнавалы и фейерверки, охота на оленей и «вепревая ловля» – причем именно переутомление на охоте может стать причиной недомогания в новостях о шведском короле Фредерике I от 25 февр. 1724 г. и о Людовике XV от 24 марта 1725 г.), король Пруссии по прибытии в Королевец (Кенигсберг) сразу идет в конюшню смотреть лошадей (8 авг. 1721), мужья и жены преподносят друг другу и своим детям подарки (хотя и весьма дорогие). Забавным представляется описание сомнений вдовствующей флорентийской принцессы Элеоноры относительно нового брака: «Двор обретается от части в смущении от неотважности и нерешителства Принцессы Элеоноры, которои хочется и нехочется, паки замуж итти, и онаже отказывает иногда князю Немецкому, а иногда князю Неаполитанскому» (16 окт. 1723) – парностью сопровождаются отрицание (неотважность и нерешителство), колебания (хочется и нехочется), варианты выбора (два князя).

Более интересно представление правителей как персон, помазанных на царство и в то же время способных болеть точно так же, как и обычные люди. Дискурс недомогания представлен в «Ведомостях» следующими речевыми средствами:

– существительными, глаголами и предикатами, передающими плохое самочувствие и его симптомы: болезнь, недуг, немощь, обмороки, головоболение, изнеможение, слабость, жар в лице, кашель, немоществовать, недомогать, болезновать, занемочь и др.;

– устойчивыми глагольными словосочетаниями: худо мочь, быть без голосу, лежать при смерти, быть/стать худым (зело худ был, тако худ стал), быть ослабленным, не иметь покою, болезнь умножилася и др.;

– названиями видов болезней и недугов: некоторая болезнь в левом боку, жестокая колика, оспа, лихоратка/фебра, акцесс фебры «приступ лихорадки», подагра, хирагра, корь, индигестия ‘несварение’ и др.;

– описанием внешнего вида: «…весь в оспе от средины тела до ног. Чело его и голова его оною также покрыты, но достальная часть лица его еще чиста» (о короле Испании, 27 окт. 1724);

– упоминанием лекарственных средств: принимать лекарства в предосторожность / для осторожности, принять лекарство, кровопускание, пускать кровь/руду, жилу отворить, теплицы ‘теплые источники’ в Карлсбаде, поехать на воды, принимать Пирмонтские воды, принимать Минеральные воды, вынять зуб, пургация ‘слабительное’ и др.

Страдают и королевские дети: «Принц Лудовик Карл Вилгелм, второи сын Короля Пруского умре третьяго дня по утру, имея от рождения своего 2 года 17 недель и 2 дня, о которои смерти весь двор зело тужил. Одна от Принцесс сестр его, также бедственно немощестувет от поноса» (21 сент. 1719).

Жизнь некоторых правителей в текстах «Ведомостей» в принципе отчасти похожа на историю болезни. Приведем в пример лишь цитаты из заметок о короле Швеции Фредрике I: «В прошлои вторник, была у Короля колика, которая на другои день от медикаментов прошла» (6 окт. 1720); «Король весма обмогся от болезни своеи» (8 авг. 1721); «Шведскои Король не может в Карелсберге от гравели или почечного камня» (31 авг. 1721); «Король почти обмогся от своеи немощи, которая было к нему припала на прошлои недели» <в середине октября> (18 дек. 1723); <в ноябре 1723> «Его Величество страдал каменною болезнью, но потом как его Величество испустил несколко камешков, то ему нарочито легче стало» (14 янв. 1724); <в декабре 1723> «Король приходит в силу по вся дни так, что имеет случаи надеятся, что его Величество вскоре придет в первое свое здравие» (25 февр. 1724) – больше трети всех упоминаний о нем связаны с болезнями, что создает облик слабого здоровьем, а следовательно, слабого и политически правителя.

Особый интерес представляет обширный цикл новостей о Людовике XV, которому свойственны не только явно приводящая современников в восторг самостоятельность («Сеи младыи Монарх рушает сам мясо, когда он изволит чтолибо кушать». 6 нояб. 1722), внимание к наукам, религиозность и трепетная любовь к будущей супруге, но и чревоугодие: <12 февраля он упал в обморок во время литургии> «Некоторые причитают случаи ему збывшеися, к многоядению семги рыбы, а другие к ряпчикам, которые он с великою охотою кушал» (16 мая 1723); «Его Королевское Величество сего 20 <февраля> по утру пробудився, услышал в себе болезнь лихорадки, при чем о головоболении и изнеможении жаловался. Но как медики много приятои чеколаде и малым Паштетам оное приписующи» (17 марта 1725) – способность юноши объесться безусловно не коррелирует с поведением помазанника Божьего, во время коронации похожего на солнце («Платье Королевское было зело богато и украшено толикими алмазами, и иными каменьями, что оно весило 35 Фунтов: балдахин, под которым его Величество сидел также блистал ювелями, и видно было на креслах его Величества солнце, еже чинило деиство и блистание дивное». 29 апр. 1721).

Подобные примеры явно десакрализуют монархов в глазах читателей, тем более что в ряде стран королям приписывалось умение лечить людей наложением рук.

Сочетание священного и мирского ярко проявляется в случае турецкого султана: «Султан встал от своеи немощи, и приписуют сие выздоровление, после Божиеи помощи, одному медикусу жиду, из города Праги» (8 окт. 1720) – божественный промысел предшествует комплименту в адрес искусного лекаря-иноверца, однако самое допущение второй причины выздоровления показательно само по себе.

Правители других частей света появляются на страницах «Ведомостей» крайне редко, при этом по-настоящему значимым представлен только император Китая, новости о котором и о его детях были обнаружены нами трижды, из этих примеров интересен последний, представляющий императора весьма комплиментарно: «Новои Кесарь Хинскои есть человек правдивои, зело трезвои, мудрои и приятель европцов, но великии неприятель Езувитов Миссионариев. Он их всех отогнал де от двора своего» (7 окт. 1724) – положительные эпитеты и подчеркнутая неприязнь к иезуитам в пользу остальных «правильных» католиков (перед нами перевод из европейской газеты) свидетельствуют о желании сформировать имидж достойного лидера дальней страны, общение с которым имеет характер прямой выгоды.

Король Марокко также упоминается лишь трижды: в двух случаях в контексте переговоров с Португалией, в третий же раз – подразумевается как действующее лицо кровавого окончания междоусобных войн в Марокко: «Алкардемелека с головы до ног живаго разпиловали, а дватцети одному приводчиком руки и ноги отпиловали, прочих полоняников триста человек по пятидесяти на шести железных колах ростыкали» (17 марта 1706) – впрочем, более или менее подробные описания подобной жестокости нередки в «Ведомостях» первых лет их существования.

Правители Индии упоминаются в контексте отношений как с Россией («Индейский Царь» послал в дар Петру слона в 1703 г.), так и с Англией (индейские «князья» прибывают в Лондон, где просят о защите и об отправке к ним христианских священников). В новости от 22 декабря 1719 г. рассказывается трогательная история Великого Могола, полюбившего язычницу.

Индейцы, столкновения с которыми нашли отражение на страницах европейских газет, представляются то как враги: «в Новои Англии с ними ведут воину» (30 янв. 1725), то как возможные союзники: <в Париж приехали «американские князья»> «Они велми разумны и добраго разсуждения суть» (19 дек. 1725).

2. В противовес европейским монархам, правители России представляются практически идеальными, а также отмеченными особым покровительством небес (о смерти Петра и Екатерины I «Ведомости» не писали). Типичным для описания военных действий является сочетание «милостию Божиею, и Его Царскаго Величества счастием» и его аналоги, демонстрирующие поддержку свыше, которой лишены шведские и турецкие войска. Особое положение Петра как выдающейся личности видно в следующем гиперболизирующем высказывании: «Такои чести ни которыи Монарх от начала свету не имел, что Его Величество изволит ныне командовать четырех Государств флотами. А имянно: Россииским, Аглинским, Дацким, и Галанским» (3 сент. 1716).

На страницах газеты создавался и возвышенный образ царя-труженика, который изобретает подъемный механизм (16 сент. 1719) и лично проверяет строительные работы (15 окт. 1719). Апофеоза этот процесс достигает во фразе: «И тако Всемилостивеишии наш ИМПЕРАТОР ОТЕЦ ОТЕЧЕСТВА, благоволил препроводить в трудех день сеи, с несказанным подданных своих веселием» (18 янв. 1722), демонстрирующей потрясающее трудовое и душевное единение царя с народом.

В отличие от европейских монархов, Петр никогда не ощущает последствий чрезмерных увеселений и пиршеств, а единственное упоминание целебных источников (олонецких Марциальных вод) преподносится не как попытка поправить уже изрядно пошатнувшееся в реальности здоровье царя, но лишь как полезное дополнение к его жизни: «Зачать изволил Его Величество оныя употреблять в пользу своего высокого здравия с счастливым сукцессом» (19 марта 1720) – в этом отношении никогда не болеющий Петр оказывается более «божественен», нежели европейцы.

Аналогично и Екатерина I, верная спутница Петра Великого на страницах «Ведомостей» с июля 1719 г., лишь единожды позволяет себе слабость: «ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО от великои своеи печали, которую в поминовении высокославныя и вечнодостоиныя памяти, Государя ИМПЕРАТОРА более шести недель имела, и от онои печали так изнемогла, что никуда не изволила выходит из спальни» (17 марта 1727) – «матушку государоню Императрицу» подкосили не телесный недуг или последствия активной светской жизни и балов, но непреходящая тоска по ушедшему из жизни супругу.

Петр II представлен с обычным пышнословием и надеждами на благополучное и долгое правление, однако фактически именно на его приходе к власти петровские «Ведомости» прекращают свое существование.

Таким образом, даже ближе всех подошедший к своим подданным Петр оказывается на страницах «Ведомостей» носителем более сакрального, нежели мирского, что создавало контраст между ним и остальными власть предержащими личностями. Если про европейских правителей читатель во многом волен был думать на свое усмотрение, то по отношению к своим это, конечно, было невозможным – подборку многочисленных примеров арестов из-за неосторожных слов в адрес правящей особы см. у Е. В. Анисимова (Анисимов, 1994: 300–358)

3. Римские Папы.

Идея бытовой неприхотливости и скромности, граничащей с аскетизмом, неоднократно встречается в контексте упоминания Римских Пап, долженствовавших следовать путем Христа. Например, скудность стола Папы Бенедикта XIII демонстрируется количественными показателями и усиливается интенсификаторами токмо и толко: «Новои папа, Венедикт XIII … кушает он по вечерам токмо по 2 яица, или маленко каких трав, или овощеи. Стол его становится толко около 20 солидов в день» (29 июля 1724). Его же поведение показывает близость к народу во время ритуального самоуничижения: «Онои Понтиф служил, за столом 12 нищим, с чреззвычаиною покорностию!» (22 авг. 1724).

Понтификальный дискурс при этом также оказывается не свободным от болезней, что, как и в случае с монархами, показывает человеческую природу Папы и его подверженность различным недугам – таким же, как и в случае возрастных и ситуативных заболеваний обычного человека:

– Климент XI: «зело недугует лихорадкою с плеванием крови» (17 дек. 1719); «лежит при смерти» (30 сент. 1720); «был у него новои акцесс лихорадки, а на другои день еще его лихорадка брала» (22 дек. 1720); «тако жестоко и опасно занемог, яко уже нечают ему встать» (1 мая 1721);

– Иннокентий XIII: «схватила Папу колика с лихорадкою, на завтрее сеи Понтиф зело худ был и немог почивать, что медикусы видя, велели ему выпить Амигдалового масла, от которого вышел у него камень нарочитои величины, после чего болезни и лихорадка перестали. Обаче Инокентии XIII лежал еще в постеле два дни от великои томности» (31 авг. 1721); «Папа зело болен, так что не чают ему долго жить» (16 февр. 1722); <в конце ноября> «Папа велми болел каменною болезнью, но на завтре издав из себя несколко маленких камнеи стало ему легче» (30 дек. 1722);

– Бенедикт XIII более мужественен и стоек, однако и он не избавлен от болезней: «Дохтуры его, видя его зело ослаблена от непрестанных его трудов, хотели его уверить, чтоб он попокоился. Но онои ответствовал им, что понеже надобно умереть, того де ради все одно есть, хотя на постеле или стоимя на ногах умереть» (29 мая 1725).

Однако десакрализует ли это наместника Бога на земле или же поднимает читателя до его уровня – сказать трудно. Несомненным оказывается разделение Папы на должность как таковую и на человека, занимающего эту должность и зачастую оказывающегося просто человеком.

4. Российское духовенство представлено в материалах «Ведомостей» редко и лишь самыми общими штрихами: священники произносят положенные в торжественных случаях речи и молитвы, но при этом лишены стилистической выпуклости.

 

Выводы

Для значительной части аудитории «Ведомостей», среди которых было большое количество случайных читателей (газета как источник информации приживалась на российской почве непросто и долго), рассматриваемые нами персоны были как достаточно высоко в социальном отношении, так и весьма далеко чисто географически, в этом случае газета скрадывала географическое и социальное расстояние, делая мир ближе и буквально позволяя подержать его в руках на листе бумаги и за счет осведомления о различных событиях частично приподнимая читателя до придворной европейской жизни, но Петербург все же оставался Петербургом, Париж и Берлин – Парижем и Берлином, короли и Римский Папы – самим собой, а читатель – просто читателем.

Кроме того, даже когда «Ведомости» рассказывали о событиях военных, придворных, курьезных и т. д., это оставалось для читателей больше развлечением (порой – на уровне обычных слухов и сплетен) или не очень полезной в практическом смысле информацией, поскольку к их «реальной» реальности это не имело отношения (в сущности, российскому читателю не было никакого дела до беременности жены претендента на английский престол или «испускании» Папой камешков во время приступов болезни) – разделение мира на «здесь» и «там», конечно, не позволяло думать, что эти люди на самом деле не существуют, но все же они оставались во многом как будто не совсем настоящими (даже катающуюся по Неве на яхте императрицу могли наблюдать разве что жители и гости Петербурга, да и те только тогда, когда оказывались в нужное время поблизости пути яхты).

Наконец, выделяемая Н.Б. Руженцевой тенденция к интимизации в наше время информации о политических деятелях разного уровня (Руженцева, 2019: 61) также имеет конкретные исторические корни: в «Ведомостях» регулярно упоминаются относящиеся как к внешней, так и к внутренней стороне жизни европейских монархов: прием послов, объявление войны и заключение мира, советы с министрами, присутствие на официальных мероприятиях и т.п., и тут же присутствует их «человеческое лицо» в виде отношений с детьми и супругами, болезней, чревоугодия и прочих вполне бытовых проявлений жизни. Российские же правители даже в увеселениях предстают лишь крайне смутным истоком державинского разочарованного удивления, выразившегося в конце XVIII века в словах «Цари! Я мнил, вы боги властны, / Никто над вами не судья, / Но вы, как я подобно, страстны / И так же смертны, как и я».

Таким образом, если «человек узнает о священном потому, что оно проявляется, обнаруживается как нечто совершенно отличное от мирского» (Элиаде, 1994: 17), то идеологически обработанные материалы первой отечественной газеты дают нам богатую как в содержательном, так и в стилистическом отношении пищу для размышлений и о конкретных исторических лицах, и о их сосуществовании и взаимодействии в синхронно-диахроническом аспекте.

 

---

Примечания

1. Исследование подготовлено при поддержке гранта Президента РФ МК‑1328.2020.6 «Человек в новостной журналистике XVIII века: историко-стилистический аспект».

 

Библиография

Анисимов Е.В. Россия без Петра: 1725–1740. СПб.: Лениздат, 1994.

Гаврилова М.В. Политический дискурс как объект лингвистического анализа // Полис. Политические исследования. 2004. № 3. С. 127–139.

Дорский А.Ю. Эстетика власти: Автореф. дис. … доктора филос. наук. СПб., 2013.

Жирков Г.В. Эпоха Петра Великого: основание русской журналистики. СПб., 2003.

Зеленина Е.В. «Портрет героя»: ценностно-смысловые и творческие аспекты // Вопросы теории и практики журналистики. 2014. № 2. С. 33–52.

Иванов Д.В. Виртуализация общества. Версия 2.0. СПб.: Петербургское востоковедение, 2002.

Иванова М.В., Клушина Н.И. Публицистика в истории русского литературного языка: от древнерусской словесности к интернет-коммуникации // Вестник РУДН. Серия: Русский и иностранные языки и методика их преподавания. 2018. Т. 16. № 1. С. 50–62.

История русской журналистики XVIII–XIX веков / под ред. Л.П. Громовой. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2013.

Коньков В.И. Утилитарность как базовое свойство медиатекста // Медиалингвистика. IV Международный научно-практический семинар. СПб., 2015. С. 174–177.

Коняева Ю.М. Информационный портрет в аспекте категории персональности // Век информации. 2018. Т. 2. № 2. С. 40–41.

Краснова Т.И. Другой голос: анализ газетного дискурса русского зарубежья 1971–1920(22) гг. СПб.: Северная звезда, 2011.

Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 200–202.

Лысакова И.П. Язык газеты и типология прессы. Социолингвистическое исследование. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005.

Малышев А.А. Статья о Пифагоре 1739 г. как пример прототипической реализации коммуникативного сценария жизнеописания выдающегося деятеля в журналистском тексте // Научные ведомости Белгородского гос. ун-та. Серия: Гуманитарные науки. 2017. № 14 (263). С. 116–122.

Малышев А.А. Речевая репрезентация человека в новостной журналистике XVIII века как историко-стилистическая проблема // Славянский мир и национальная речевая культура в современной коммуникации. Гродно: Изд-во Гродненского гос. ун-та, 2020. Ч. 2. С. 169–175.

Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб.: Общественная польза, 1862. Т. I.

Руженцева Н.Б. Портреты политиков: типология и речевая организация // Политическая лингвистика. 2019. № 5 (77). С. 57–63.

Стюфляева М.И. Образные ресурсы публицистики. М.: Мысль, 1982.

Стюфляева М.И. Человек в публицистике (методы и приемы изображения и исследования). Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1989.

Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во МГУ, 1994.