Н.В. Гоголь-историк и его «соперник» В.Ф. Цых

N.V. Gogol as a Historian and His "Rival" V.F. Tsykh

 

Замыслова Елизавета Евгеньевна

аспирантка кафедры истории русской журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, elyzavetazamyslova@yandex.ru

Elizaveta E. Zamyslova

PhD student at the Chair of Russian Literature and Journalism history, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, elyzavetazamyslova@yandex.ru

 

Аннотация

Автор статьи реконструирует историю заочной борьбы Н.В. Гоголя и В.Ф. Цыха за историческую кафедру в Киевском университете Св. Владимира в 1834 г., ставя перед собой цель объективно оценить уровень компетентности, научных достижений и потенциальных способностей претендентов. Сравнительный анализ публикаций двух авторов показывает, что выбор университетского начальства в пользу Цыха оказался вполне оправдан. Ставка была сделана на кандидата, уверенно ориентировавшегося в историографии и успевшего заявить о себе как об ученом и педагоге-профессионале.

Ключевые слова: Н.В. Гоголь, В.Ф. Цых, Университет Св. Владимира, историография.

 

 Abstract

The author of the paper reconstructs the history of the indirect struggle between N.V. Gogol and V.F. Tsyсh for the History Department of St. Vladimir University of Kiev in 1834. The work is aimed at an unbiased assessment of both candidates’ level of competence, scientific achievements and potential abilities. A comparative analysis of the two authors’ publications shows that the choice made by the University administration in favor of Tsyсh was quite justified. They counted on the candidate that felt confident in historiography and had made a name for himself as a scientist and proficient educationalist.

Key words: N.V. Gogol, V.F. Tsyсh, St. Vladimir University, historiography.

 

Почему в 1834 г. Н.В. Гоголь не получил места профессора истории во вновь созданном Киевском университете? «Не новичок» в деле преподавания, которым «занимался довольно»¹, хотя и не имел специального исторического образования, вынашивающий грандиозные планы по разработке украинской и всеобщей истории, − кандидатура Гоголя казалась вполне подходящей. За него просили А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, П.А. Вяземский и два министра − Д.Н. Блудов и Д.В. Дашков, к нему благоволил министр народного просвещения С.С. Уваров (X, 322). Но кафедра досталась другому – Владимиру Францевичу Цыху (1805−1837). «Что это за Цых? Откуда он <…> взялся?» − даже не пытался скрыть свое возмущение Гоголь в письме 23 июня 1834 г. к своему старшему товарищу и коллеге, историку М.П. Погодину (X, 325).

 Этот досадный эпизод в биографии Гоголя до сих пор не был достаточно проанализирован и описан надлежащим образом. Традиционно биографы писателя, во многом следуя эмоционально окрашенной позиции самого Гоголя, упоминали о Цыхе в довольно пренебрежительном тоне и без особых подробностей. Так, Н.Л. Степанов, а вслед за ним и И.П. Золотусский, популяризировали в серии ЖЗЛ версию о немецком заговоре против Гоголя, в соответствии с которой выходило, что будто бы попечитель Киевского учебного округа немец Брадке отдал кафедру Всеобщей истории адъюнкту Харьковского университета Цыху, тоже немцу², повинуясь принципам трайболизма. Возможно, такой вывод был сделан исследователями, исходя из письма Гоголя М.А. Максимовичу, в котором он критически оценивал сложившуюся ситуацию: «Уже очень много назначено туда каких-то немцев, это тоже не так приятно» (X, 288). Не исключено, что исследователи Степанов и Золотусский изначально пошли по ложному следу, не приняв во внимание то, что Гоголь мог использовать слово «немец» в не прямом его значении, а в разговорном, характерном для XIX в., широком значении «иностранец». В действительности же, этнических немцев в преподавательском составе нового университета  не было. Согласно официальной статистике, в первом академическом полугодии в Киевском университете на трех русских профессоров приходилось более пятнадцати (!) − польского происхождения. Прежде они занимали кафедры в Кременецком лицее и Виленском университете, которые были расформированы вскоре после Польского восстания 1831−1832 гг. (как показало государственное расследование, именно в студенческой среде начались первые беспорядки). Назначая «чужих» для Москвы, но «своих» для местного польского населения, центральная власть надеялась привлечь в университетские аудитории как можно больше польского юношества юго-западной части страны, которое в дальнейшем должно было стать «объектом перевоспитания в духе русских начал»³. Если принять во внимание этот политический аспект в истории создания Киевского университета, то станет очевидно, что под «немцами» Гоголь, скорее всего, имел в виду как раз поляков, а значит, к Цыху его замечание может не относиться вовсе. Это косвенно подтверждают и исследование Ю.В. Манна, проведенное им в 2000-х гг., в результате которого ему удалось убедительно доказать, что ни Брадке, ни Цых этническими немцами вовсе не были⁴, и тем самым положить начало «реабилитации» последнего. Сегодня, думается, важно еще более полно восстановить картину произошедшего в 1834 г., объективно оценивая уровень компетентности, научных достижений и потенциальных способностей двух претендентов на киевскую кафедру.

 «Я имени его еще нигде не встречал в литературном мире», − пишет Гоголь о Цыхе в уже цитируемом выше письме Погодину (X, 325). А между тем 28-летний Цых защитил в Харьковском университете (открыт в 1805 г.) и выпустил отдельной книгой диссертацию, посвященную проблемам преподавания истории: «Решение вопроса: По причине беспрестанного умножения массы исторических сведений и распространения объема истории, не оказывается ли нужным изменить обыкновенный способ преподавания сея науки, и какой он должен быть именно, как вообще, так особенно в Университетах? Рассуждение, написанное кандидатом Владимиром Цыхом для получения степени магистра по части исторической науки»⁵ (Харьков, 1833). Гоголь, по сути, пропустил выход работы, тема которой относилась непосредственно к области его собственных научных и педагогических интересов (к тому же она была положительно отрецензирована К.А. Полевым в «Московском телеграфе»⁶). Сам же он для подкрепления своих «прав» на профессорскую должность представил лишь план преподавания всеобщей истории министру народного просвещения Уварову. Молодой преподаватель был безрассудно амбициозен в вопросах своей компетентности: «Во мне живет уверенность, что если я дождусь прочитать план мой, то в глазах Уварова он меня отличит от толпы всяких профессоров, которыми набиты университеты» (X, 290). Как известно, министр не только прочел «План», но и поместил его в воссозданном им «Журнале министерства народного просвещения» (далее ЖМНП), что Гоголь расценил этот факт чуть ли не как подтверждение своего будущего назначения в Киев.

 Гоголь признается, что ему «нужно, очень нужно» в Киев: «Мое здоровье, мое занятие, мое упрямство требует этого», − делится он в письме с другом М.А. Максимовичем, который также готовился к переводу из Московского в Киевский университет (X, 322). Вообще Киев ассоциируется у Гоголя не только с возможностью с головой погрузиться в научную работу (хотя  такие планы, как всегда, грандиозны: «Там кончу я историю Украйны и юга России и напишу Всеобщую историю, которой, в настоящем виде ее, до сих пор, к сожалению, не только на Руси, но даже и в Европе нет» (X, 290), сколько с идиллической картиной беззаботной жизни в кругу друзей: «Славно будет, если мы займем с тобой киевские кафедры. Много можно будет наделать добра», − пишет он Максимовичу (X, 288).

 Читая письма Гоголя, можно подумать, что он уже назначен попечителем Киевского учебного округа вместо Брадке: «Нужно будет стараться кого-нибудь из известных людей туда впихнуть, истинно просвещенных и так же чистых и добрых душою, как мы с тобою», − без ложной скромности размышляет он в уже цитируемом выше письме Максимовичу (X, 288). Гоголь готов переманить за собою на Украину даже М.П. Погодина, который, в свою очередь, полностью ассоциировал собственную научную, как, впрочем, и личную, жизнь с Москвой. «Если бы Погодин не обзавелся домом, я бы уговорил его проситься в Киев», − запросто пишет Гоголь Пушкину (X, 291). Нельзя забывать и о том, что мягкий малороссийский климат жизненно необходим вечно больному Гоголю: «Мне надоел Петербург, или, лучше, не он, но проклятый климат его: он меня допекает», − делится он с Максимовичем (X, 288).

Как оказалось, не только Гоголь, но и Цых в это время томился в неведении относительно своего перевода из Харькова в Киев, о чем по иронии судьбы жаловался все тому же Погодину, с которым познакомился в 1833 г. в Москве⁷: «Назад тому месяца два Попечитель Киевского округа предложил мне место в новом Университете Св. Владимира. <…> Жду ответа; его нет; еще жду и все нет»⁸. Для Цыха место в Киеве, в первую очередь, связано с перспективой карьерного роста − в ответ на предложение о переводе он попросил у Брадке звание «ординарного профессора». «Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше…», − отвечал он народной мудростью на шуточные упреки коллег в «предательстве» родных пенатов (сам Цых закончил Словесный факультет Харьковского университета)⁹.

Симпатии Брадке вполне объяснимы. «План преподавания всеобщей истории» Гоголя, с нашей точки зрения, объективно уступает труду Цыха, у которого, кстати, и преподавательский опыт был больше – 4 года против 2,5 лет у Гоголя. Гоголь, как известно, преподавал историю сначала младшим, а затем − старшим учителем в Патриотическом институте, где получил место благодаря протекции критика П.А. Плетнева. При этом его никак нельзя было назвать дисциплинированным сотрудником: осенью 1832 г. за трехмесячное опоздание из отпуска у Гоголя удержали 200 руб. жалованья. Цых же, будучи на 4 года старше и уже в 1825 г. с отличием произведенный в кандидаты, преподавал с 1830 г. – сначала старшим учителем истории в Харьковском институте благородных девиц, а затем всеобщую историю в Харьковском университете. Кроме того Цых не раз был задействован и в организационно-воспитательной работе: успешно исполнял обязанности инспектора класса, члена испытательного комитета для поступающих в учители гимназии и уездных училищ, сопровождал воспитанников Харьковского университета, назначенных в Профессорский институт в Санкт-Петербург.

Итак, перед нами, с одной стороны, диссертация на соискание степени магистра истории объемом в 128 страниц, с другой – «мысли и план», которые Гоголь, по собственному признанию, «набросал на бумагу» (X, 290), а потом доработал для журнальной публикации объемом в 21 страницу.

Свои рассуждения оба автора начинают с изложения базисной идеи философии истории – идеи внутренней связи событий в историческом процессе, которая являлась в то время, выражаясь современным языком, мейнстримной в западной историографии. Цых призывает «постигнуть скрытые отношения происшествий <…>, угадать внутреннюю связь <…>; сообщить им единство, приведением к одной общей Идее»¹⁰. У Гоголя же в первой главке «Плана», занимающей полторы страницы, слово «связь» и однокоренные с ним повторяются шесть раз. «Связьэта должна заключаться в одной общей мысли: в одной неразрывной Истории человечества»¹¹.

В статье Гоголя соединяются научный и художественный стили, что обусловливает насыщенность текста восклицательными знаками, метафорами и яркими эпитетами. Историю он представляет как «величественную поэму», «великую лестницу веков»¹². Характерно, что для Гоголя история оживает в песнях, которым писатель позже даже посвятил отдельную статью в том же ЖМНП¹³. Цых же народную поэзию считает «вымыслом», а никак не историческим источником. Вообще Цых, как истинный ученый, придерживается сухого научного стиля. Интересно, что, говоря о различных методах преподавания истории, он выделял два – «немецкий» и «французский». Последний при выборе фактов «руководствуется занимательностью их» и подробно излагает происшествия¹⁴. Именно к нему явно тяготел Гоголь, в своей статье акцентировавший внимание на том, что события «должны быть означены ярко» и «со всеми своими следствиями»¹⁵. Цых же полагал, что «подробное, ясное и привлекательное изложение» требуется для детской аудитории, а для более подготовленной – студенческой − необходим систематизм и дидактизм, присущий немецкой школе, в которой масса исторических фактов приводится в строгую систему «без всяких подробностей и развития»¹⁶. Гоголь, которому в теории также было близко немецкое направление, в преподавании едва ли не на первое место ставил «занимательность», призванную «покорить своей воли» мысли слушателей, ведь если профессор «облечен <…> схоластическими мертвыми правилами», то «не спасет его самая ученость». Только «занимательность» способна «покорить своей воли <…> мысли слушателей»¹⁷, и тогда материал будет усвоен.

 Рассуждение Цыха отображает его эрудированность: автор подробно изучил «литературу вопроса», включая новейшие труды западной историографии, его диссертация богата многочисленными апелляциями к суждениям авторитетных ученых. Обращение к трудам известных историков было свойственно Цыху как в период преподавания в Харьковском, так и позднее, в Киевском университете. Цых «зорко следил за новинками западно-европейской науки»¹⁸ и знакомил студентов «с трудами и исследованиями современных писателей – Геерена, Гердера, Нибура, Галлама, Тьерри, Гизо и других»¹⁹, «излагал исторические факты по новейшим монографиям, проверяя их по источникам первой руки, из которых извлекал более или менее значительные отрывки²⁰.

 Самую высокую оценку в работе Цыха получил немецкий историк Арнольд Герман Людвиг Геерен (1760−1842): у него «превосходное разделение и система; при всяком периоде показаны источники и дано краткое, но резкое и решительно всегда верное понятие об их относительном достоинстве», а «выжимка из происшествий <…> сделана с необыкновенной ясностью, полнотой и точностью». По мнению Цыха, из учебных книг, изданных в Германии для университетского преподавания истории, «совершеннее в сем роде и быть ничего не может»²¹. Надо отметить, что Цых не был одинок в своем восхищении профессором Геттингенского университета, в 1826 г. ставшим почетным членом Российской академии наук. Во второй половине 1820-х гг. о заслугах Геерена в разработке всеобщей истории высоко отзывались и «Московский вестник», и «Московский телеграф»²². В первой половине 1830-х гг. всеобщая история в высших учебных заведениях России читалась, главным образом, по Геерену, и Цых здесь не был исключением²³. Гоголь же, вопреки общей тенденции, относился к прославленному немецкому ученому весьма скептически и в конце 1834 г. в письме Погодину высказывал, хотя и в шутку, достаточно резкое мнение о его трудах, заявляя, что тот «далее своего немецкого носа и своей торговли ничего не видит». В то же время Гоголь явно понимал перспективность обращения к Геерену как к источнику, с целью «развить и переделать его по-своему», как он писал в письме Погодину 2 ноября 1834 г. В более позднем письме, от 14 декабря 1834 г., писатель сам признал возможность опоры на суждения Геерена в своих размышлениях на историческую тему: отмечал, что был бы рад от души, «если бы нам подавали побольше Гееренов», ведь «из них можно таскать обеими руками» (X, 341−344).

 Цых, в свою очередь, воспринимает звезд западной историографии в качестве «путеводителей» для студентов и советует обращаться к трудам первого ректора Боннского университета Карла Гюльмана (1765−1846), ректора Берлинского университета, основателя исторической школы права Фридриха Карла Савиньи (1779−1861), одного из основателей французской историографии Огюстена Тьери (1795−1856), члена Французской академии (а позднее и Петербургской академии наук – в 1836 г.), Проспера де Баранта (1782−1866), прославившегося своей 13-томной историей герцогов Бургундских Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois (Париж, 1824−1826). Цых не боится привлечь внимание студентов и к достаточно неоднозначным трудам. Так, например, среди «путеводителей», фигурирует имя Георга Крейцера (1771−1858), немецкого филолога и археолога, профессора классической филологии Марбургского, Лейденского и Гейдельского университетов, которого едва ли можно назвать признанным авторитетом. В своем главном труде, «Символы и мифы древних народов» (1810−1812), ученый сделал очень спорный вывод о единстве всех древних религий мира²⁴.

В рассматриваемой статье Гоголя такой осведомленности о трудах западных историков не обнаруживается. Автор упоминает лишь одного – Августа Людвига Шлецера (1735−1809). Причем выбор Гоголя вновь идет вразрез с общими тенденциями. Дело в том, что фигура Шлецера традиционно рассматривалась не только в отечественной историографии, но и в периодике 1810−1830-х гг. (как, впрочем, и позднее) главным образом в связи с его «Нестором»²⁵ − сочинением, в котором немецкий ученый критически рассмотрел российские летописи. Гоголь же говорит о нем, как «о великом зодчем всеобщей истории» (XVII, 86). Более внимательно Гоголь рассматривает фигуру Шлецера в очерке об идеальном историке «Шлецер, Миллер и Гердер», увидевшем свет в составе «Арабесок» в том же 1834 г.²⁶

Достаточно подробное знакомство с западными авторами Гоголь обнаруживает позднее − в «Библиографии средних веков», составленной уже в период преподавания в Петербургском университете в конце 1834 г. (IX, 104), и в частной переписке 1834−1838 гг. Но тем не менее Гоголь 1830-х гг., очевидно, уступает Цыху в способности подробно охарактеризовать и сравнить современных западных историков.

Глубину и широту знаний Цыха ярко иллюстрирует дошедшее до нас его письмо М.П. Погодину, где в сжатой форме автор дает, может быть, не всегда точные, но весьма яркие и достаточно смелые характеристики современным историкам, оценивая вклад каждого в изучение всеобщей истории. В частной переписке Цых предстает как внимательный читатель и эстет, а не педант-ученый: Эдуард Гиббон (1737−1794) для него «красив», «столь красив, что я отдаю ему преимущество в этом отношении пред Титом Ливием»; читая Тьери, он чувствует «какое-то тихое, нежное, сладкое удовольствие» и не стыдится признаться в том, что одно место, где французский автор говорит о страсти жителей Валисса к музыке и поэзии, «извлекло  слезы» у него, остроумно, но не обоснованно заключая: «Но вот и все достоинства Тьери». Для Цыха нет абсолютного авторитета, многих историков автор упрекает в односторонности подхода и нехватке общего философского взгляда. Так, Уильям Робертсон (1721−1793) «тих, плавен, здравомыслящ, спокоен», «настоящий этик между новыми историками», но «ни крошки не философ»; Генри Галлам (1777−1859) «помешан на одних Конституциях и только». Баранта автор критикует за то, что тот не составил из происшествий описываемого им века «живой, разительной, воодушевленной картины с современными красками». Даже высоко ценимый Цыхом Геерен с его «светлым, беспристрастным, систематическим, метким, ученым до бесконечности» умом оказывается при этом «не довольно философ»²⁷.

Но все же есть два историка, заслуги которых оба претендента на Киевскую кафедру ценят одинаково высоко. Это Иоганн Готфрид Гердер (1744−1803) и Франсуа Гизо (1787−1874). Надо заметить, что фигура Гердера была хорошо известна в России еще с конца XVIII в., причем не только в узких научных кругах, но и шире – среди столичной аристократии. Во многом благодаря толстым журналам появилась даже мода на Гердера – философа, поэта и историка. Для Цыха Гердер − «исполин-историк», произнося имя которого, современные ученые должны «снимать колпак», как делал Ньютон, «произнося имя Божие»²⁸. Он «велик», главным образом, тем, что впервые предложил философско-историческое осмысление прошедшего в своем главном сочинении − «Мысли, относящиеся к философической истории человечества» (1784−1791) и тем самым буквально «снова создал народы»²⁹. Но даже Гердер не идеал для Цыха, так как в сочинении его нет главного − «внутренней связи в связи различных народов, нет единства, нет общей идеи».

 Гоголь высоко ценит в Гердере поэтическое восприятие истории, близкое ему самому, и в статье «Шлецер, Миллер и Гердер» называет его «мудрецом в познании идеального человека и человечества». При этом автор «Арабесок», создавая портрет идеального историка, считает необходимым дополнить талант философского обобщения Гердера аналитичностью Шлецера и «изыскательною» мудростию Мюллера (XIII, 88). Кроме того он не мыслит идеального историка без драматического таланта, который олицетворяют в его очерке Шиллер, Скотт и Шекспир. Имена последних вовсе не встречаются в работе Цыха-ученого, который оценивает перспективы развития всеобщей истории заметно пессимистичнее, чем Гоголь. «Общего философского взгляда на историю, общего философско-исторического творения, которое бы обнимало всеобщую внутреннюю жизнь народа и было расположено по одной общей идее – еще нет и, может быть, долго не будет», − заключает он в частной переписке³⁰.

 На Гизо один из слушателей лекций Цыха, Гаевский, указывает как на автора, которого Цых особенно рекомендовал слушателям и который «служил главною основою его изложения и взглядов»³¹. В авторе «Истории цивилизации в Европе», вышедшей во Франции в 1828 г., Цых видит, в первую очередь, «отличного analiseur» ((«анализатора») − здесь и далее перевод Е.З. )³², сосредоточившего свое внимание не на устаревшей «Истории происшествий», а на «Внутренней истории», которую Цых позиционирует в диссертации как новейшую и лучшую форму исторического изложения. Все внимание Гизо обращено на «изложение постепенного развития элементов, вошедших в состав гражданской образованности нынешних европейских народов», происшествий же французский историк касается только с намерением «рассмотреть их с новой точки зрения».

 Отмечает Цых и вклад Гизо в обработку Средней истории, хотя лучшим в этой области считает Ремера³³ (судя по всему, речь идет о немецком медиевисте Фридрихе Раумере (von Raumer. 1781−1873), авторе знаменитой в XIX в. «Истории Гогенштауфенов», опубликованной в Лейпциге в 1823−1825 гг.). Средневековье лежит в сфере научного внимания и Цыха и Гоголя: в свое время они оба читали Среднюю историю по собственным запискам, что в то время было большой редкостью³⁴. Для Гоголя вклад Гизо в медиевистику бесспорно огромен. В своей «Библиографии» он справедливо отмечает, что Гизо развил «очень много нового в отношении к феодальным временам Франции и в отношении ко всей Средней истории» (IX, 103). Но более всего восхищение заслугами Гизо обнаруживает довольно известная характеристика С.С. Уварова, данная Гоголем в письме А.С. Пушкину от 23 декабря 1833 г.: «Я уверен, что у нас он более сделает, нежели Гизо во Франции» (X, 290). Проделанный нами анализ исторических статей Гоголя, опубликованных в ЖМНП в 1834 г., и «Истории цивилизации в Европе» Гизо обнаруживает сближение взглядов двух авторов на проблемы всеобщей истории³⁵.

 Несомненно, есть личности в западной историографии, во взгляде на которых Гоголь и Цых расходятся. Так, например, Цых необоснованно отказывается признавать заслуги крупнейшего деятеля английского Просвещения − Дэвида Юма (1711−1776)³⁶ («За что ценят так высоко Юма, не знаю»),  в то время как Гоголь заслуженно считает его историком «сильного таланта» (IX, 103). А вот французского историка Жюля Мишле (1798−1874) не признают ни Цых, ни Гоголь, и даже их упреки в его адрес совпадают. Цых называет его «шарлатаном», так как тот все хорошее «целиком, живьем» взял из Нибура (авторитетного, кстати, для Цыха: «Я ему верю совершенно», − сообщает он в том же письме Погодину). Речь идет о первых томах истории Франции, которые Мишле выпускал начиная с 1831 г. В свою очередь, Гоголь в одном из писем бывшей ученице М.П. Балабиной также не советует читать Мишле, так как он, «как попугай, повторяет Нибура; обокрал оттуда и оттуда, у того и у другого, умничает некстати, рассуждает бог знает как и модный педант, как все французы» (XI, 182).

Справедливости ради необходимо отметить, что, высказываясь столь резко об именитых ученых в частной переписке, ни Гоголь, ни Цых не рассчитывали, что когда-либо их суждения станут достоянием широкой аудитории. Цых даже отдельно оговорил это в завершении письма Погодину: «Если я обнаружил свое невежество в дерзком своем суждении об историках, то простите меня и никому не показывайте. Я пишу это к человеку, которого имею честь почитать своим хорошо знакомым почтенным приятелем. В публику я не выехал бы столь смело»³⁷. В свою очередь, Гоголь в «Библиографии средних веков», предназначенной для студентов, высказывается уже совсем иначе, сдержаннее и по существу: «История средняя Демишеля, которой вышло два тома, показывает в авторе много начитанности, вмещает много фактов, но не имеет единства и достоинств историка» (IX, 102).

В то же время Цых в диссертации осмеливается на критику отечественной системы образования, отказывая ей в самобытности: «У нас еще “мало самородного, самостоятельного, а все заимствованное”». Молодой ученый справедливо замечает, что система требует преобразования в духе нового развития науки, но до сих пор «все делается как-то случайно, без четкого плана», согласно устаревшей системе, преподавание ограничивается историей происшествий, которую часто еще и «подслащают пошлыми нравственными рассуждениями», которые Цых считает неуместными³⁸. Достаточно смелое замечание, особенно в свете того, что министр Уваров напрямую связывал преподавание истории с нравственным воспитанием в духе провозглашенной триады «Православие – Самодержавие – Народность», автором которой он и являлся. Гоголь, напротив, высказывает в своем «Плане» уверенность в том, что преподаватель обязан нравственно «образовать сердца юных слушателей», и определяет свою миссию как преподавателя в духе уваровской парадигмы − сделать учеников «кроткими, покорными, благородными, необходимыми и нужными сподвижниками Великого Государя»³⁹.

Примечательно, что, получив место профессора в Университете Св. Владимира, Цых, как и Гоголь, всецело принял официальные идеологические установки в области образования. Доказательством высокого доверия со стороны начальства явилось то, что именно Цыху поручили произнести на торжественном открытии нового университета 15 июля 1834 г. речь «О цели и пользе высших учебных заведений». Причем, вопреки протокольным правилам, была нарушена устоявшаяся очередность выступления чинов перед аудиторией: молодому профессору истории предоставили трибуну раньше, чем ректору и попечителю учебного округа. Перед ним − лишь лицо, обремененное духовным саном, − протоирей, профессор богословия И.М. Скворцов, что вполне естественно: по традиции духовное лицо часто открывало торжественное собрание светского толка. Неслыханное для тех, чрезвычайно зависимых от почти по-армейски уставных условностей времен дело: была нарушена система, полностью учитывавшая законы внутренней иерархии заведения и правил субординации. Это, скорее всего, указывает на программный характер речи Цыха. Основной ее, как сказали бы сегодня, месседж сводится к идее об особой нравственной пользе исторической науки и о пользе наук для процветания государства в целом⁴⁰. Обращаясь к историческому примеру развития Римской и Греческой цивилизаций, Цых ставит силу просвещения на одну ступень с силой оружия, выражая твердое убеждение в том, что и Россию в обозримом будущем ждут великие свершения на научном поприще: «Пройдет еще столетие, и европеец не скажет с гордостию русскому: вы покорили полсвета; блеск воинской славы покрыл оружие ваше; но страна ваша не произвела Ньютонов и Лапласов, Кантов и Шеллингов, Линнев и Кювье. Еще столетие – и слава высокого образования озарит народ русский!»⁴¹. Несомненно, подобный вывод получает особо острую окраску в свете истории создания Киевского университета как нового центра политического слияния русских с поляками, которое, как справедливо полагал Уваров, «не может иметь другого начала, кроме слияния морального и умственного»⁴².

 Утешением для уязвленного Гоголя, оставшегося без киевской кафедры, стало другое назначение – на должность адъюнкт-профессора на кафедре всеобщей истории Петербургского университета, которое он получил летом 1834 г. Гоголь поначалу заинтересовал студенческую аудиторию «привлекательным рассказом». Но студенты, получившие возможность сравнить его с другими лекторами, вынуждены были констатировать «поверхностность» профессора-писателя. Так, например, Г. Дестунис, сопоставляя Гоголя и знаменитого профессора М.С. Куторгу, выявил, пожалуй, главный недостаток Гоголя-преподавателя – его «ненаучность». «От Куторги послышалась строгая наука. Перед нами явились не арабески, а великие мировые идеи в их последовательном проявлении в истории», − пишет Дестунис⁴³.

Уже в конце 1834 г. − начале 1835 г. Гоголь начал охладевать к преподавательской деятельности. Ему все чаще казалось, что он не вполне состоятелен как лектор. «Никто меня не слушает <…>. Хоть бы одно студенческое существо понимало меня», − делился своими переживаниями Гоголь с Погодиным (X, 344). К весне 1835 г. студенты, восхищавшиеся первыми лекциями Гоголя, стали все меньше и меньше посещать их, потому что они были «очень сухи и скучны». Нет больше «оживленной и одушевленной» речи преподавателя, который «сонными глазами» смотрит «на прошедшие века и отжившие племена». «Ему самому было скучно, и он видел, что скучно и его слушателям», − вспоминал бывший студент Гоголя, Н. Иваницкий⁴⁴.

Преподавательская же деятельность Цыха высоко оценена в целом ряде биографических изданий. В частности, говорится, что Цых был «идолом студентов», «в полном смысле европейский профессор по глубине своих познаний, мастерскому изложению лекций и удивительной памяти»⁴⁵, был создан «исключительно для славного поприща учености» и «пользовался громадным уважением своих слушателей <...>, бойко владея языком, <…> передавал слушателям всю массу своих сведений»⁴⁶. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона Цых также получил положительную характеристику: отмечено, что он излагал лекционный материал «с мастерством оратора, стройно и систематически, всегда по новейшим исследованиям»⁴⁷. Единственная из сохранившихся лекций Цыха – «Взгляд на историческую жизнь народа Эллиномакедонского», опубликованная в ЖМНП в 1835 г., кстати, первая по времени русская работа по истории эллинизма⁴⁸, − в полной мере подтверждает вышеуказанные отзывы о ее авторе. Публикация обнаруживает высокую эрудированность профессора Киевского университета, который предлагает студентам собирательный портрет «творца своего века», Александра Македонского, основываясь на выборке и сравнении свидетельств и мнений самых разных историков − как именитых, таких как Плутарх, «постигнувший исторический характер» великого полководца, так и сочинений, не имеющие «высокого литературного достоинства», но зато принадлежащих авторам, самым близким к первоисточнику, как, например, спутнику Александра Великого, Птолемею, воспоминания которого доступны в пересказе Арриана. Подобный способ фактического преподавания Древней истории – «не в очерках, не в общих чертах, но с полнотою, с подробностями», которые «почерпнуты из самих источников и переданы, сколько возможно, вернее, ближе к подлиннику» − Цых справедливо считает наилучшим для верного изображения характера исторического лица или отдельного исторического происшествия и с гордостью его «патентует»: «он принадлежит самому мне», «я ни у кого не заимствовал его»⁴⁹.

Сравнительный анализ публикаций Гоголя и Цыха показывает, что выбор попечителя Киевского учебного округа Брадке, отвечавшего за подбор кадров для нового университета, оказался вполне оправдан. Ставка была сделана на кандидата не просто более опытного в преподавании истории, но и успевшего заявить о себе как об ученом и педагоге − профессионале, уверенно ориентировавшемся как в историографии, так и в методологии преподавательской деятельности. Именно такой тип профессора был необходим российской системе образования в период ее становления. Показательно, что уже через два года, В.Ф. Цых был избран на должность ректора. Но его скоропостижная кончина − всего через год после назначения − лишила Россию выдающегося ученого и историка⁵⁰. Очевидно, что протеже Пушкина и Жуковского, несмотря на грандиозность и масштабность научных замыслов, уступал своему конкуренту из провинции. Гению Гоголя суждено было проявиться в другой сфере – литературной, в которой он и обессмертил свое имя.

 

---

 

1. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М., 1937−1952. Т. 10. С. 322. (Далее при цитировании данного издания номер тома и страницы указывается в тексте в круглых  скобках римскими и арабскими цифрами соответственно.) (Gogol' N.V. Poln. sobr. soch.: v 14 t. Moskva, 1937−1952. T. 10. S. 322.)
2. Степанов Н.Л. Гоголь. М., 1961. С. 134; Золотусский И.П. Гоголь. М., 2007. С. 156. (Stepanov N.L. Gogol'. Moskva, 1961. S. 134; Zolotusskiy I.P. Gogol'. Moskva, 2007. S. 156.)
3. См. подр.: К 50-летнему юбилею университета Св. Владимира. Очерки и замети по истории университета. Киев, 1884. С. 9−10. (K 50-letnemu yubileyu universiteta Sv. Vladimira. Ocherki i zameti po istorii universiteta. Kiev, 1884. S. 9−10.)
4. См. подр.: Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни. 1809−1845. М., 2004. С. 304−309. (Mann Yu.V. Gogol'. Trudy i dni. 1809−1845. Moskva, 2004. S. 304−309.)
5. Здесь и далее при цитировании сохраняется орфография и пунктуация первоисточника.
6. К.А. Решение вопроса… // Московский телеграф. 1833. № 6. С. 207−227. (K.A. Reshenie voprosa… // Moskovskiy telegraf. 1833. № 6. S. 207−227.)
7. Сообщил ли Погодин Гоголю о своем знакомстве с Цыхом и ответил ли ему на прямо заданный вопрос «Что это за Цых?», установить в настоящее время не удалось.
8. Цит. по.: Барсуков Н. Жизнь и труды М.П. Погодина: в 22 т. СПб, 1888−1910. Т. 4. 1891. С. 193−194. (Barsukov N. Zhizn' i trudy M.P. Pogodina: v 22 t.  Sankt-Peterburg,
   1888−1910. T. 4. 1891. S. 193−194.)
9. Там же. С. 194. (Tam zhe. S. 194.)
10. Цых В.Ф. Решение вопроса... 1833. С. 15, С. 11. (Tsykh V.F. Reshenie voprosa… 1833. S. 15, S. 11.)
11. Гоголь Н.В. План преподавания… // ЖМНП. 1834. № 2. С. 189, C. 208. (Gogol' N.V. Plan prepodavaniya… // ZhMNP. 1834. №2. S. 189.)
12. Там же. С. 208 (Tam zhe. S. 208.)
13. Гоголь Н.В. О малороссийских песнях // ЖМНП. 1834. № 4. С. 16−26. ( Gogol’ N. V. O malorossiyskikh pesnyakh // ZhMNP. 1834. № 4. S. 16−26.)
14. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 8, С. 93. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 8, S. 93.)
15. Гоголь Н.В. План преподавания… С. 192. (Gogol' N.V. Plan prepodavaniya… S. 192.)
16. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 92−93, С. 97. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 92−93, S. 97.)
17. Гоголь Н.В. План преподавания…С. 193. (Gogol' N.V. Plan prepodavaniya… S. 193.)
18. Вязигин А.С.Цых Владимир Францевич // Историко-филологический факультет Харьковского университета за первые 100 лет его существования (1805–1905)/ Под ред. М.Г. Халанского и Д.И. Багалея. Харьков, 1908. С. 259. (Vyazigin A.S. Tsykh Vladimir Frantsevich // Istoriko-filologicheskiy fakul'tet Khar'kovskogo universiteta za pervye 100 let ego sushchestvovaniya (1805–1905) / Pod red. M.G. Khalanskogo i D.I. Bagaleya. Khar'kov, 1908. S. 259.)
19. Бузескул В. О лекциях В.Ф. Цыха, профессора Харьковского университета в 1830-х годах прошлого века // Памяти профессора Е.К. Редина. Сборник харьковского историко-филологического общества. Т. XIX. Харьков, 1913. С. 188. (Buzeskul. V. O lektsiyakh V.F. Tsykha, professora Khar'kovskogo universiteta v 1830-ykh godakh proshlogo veka // Pamyati professora E.K. Redina. Sbornik khar'kovskogo istoriko-filologicheskogo obshchestva. T. XIX. Khar'kov, 1913. S. 188.)
20. Фортинский Ф.Я. Цых В.Ф. // Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского университета Святого Владимира (1834−1884). Киев, 1884. С. 727. (Fortinskiy F.Ya. Tsykh V.F. // Biograficheskiy slovar' professorov i prepodavateley Imperatorskogo universiteta Svyatogo Vladimira (1834-1884). Kiev, 1884. S. 727.)
21. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 99−100. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 99−100.)
22. Погодин М.П. О профессорах геттингенского университета // Московский вестник. 1827. № 24. С. 496; Полевой Н.А. О публикациях сочинений Геерена в Германии // Московский телеграф. 1825. №11. С. 268−269. (Pogodin M.P. O professorakh gettingenskogo universiteta // Moskovskiy vestnik. 1827. № 24. S. 496; Polevoy N.A. O publikatsiyakh sochineniy Geerena v Germanii // Moskovskiy telegraf. 1825. № 11. S. 268−269.)
23. Обозрение преподавания наук в Императорском университете Св. Владимира с 28 августа 1834 по 10 июня 1835 года. Киев, 1834. С. 3. (Obozrenie prepodavaniya nauk v Imperatorskom Universitete Sv. Vladimira s 28 avgusta 1834 po 10 iyunya 1835 goda. Kiev. 1834. S. 3.)
24. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 99. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 99.)
25. «Нестор. Russische Annalen in ihrer Slavonischen Grund Sprache» издан на немецком языке в Геттингене в 1802−1809 гг. в 5-ти томах. На русском языке работа его в трех частях была издана в Санкт-Петербурге в 1809−1819 гг. в переводе Д.И. Языкова.
26. См. подр.: Замыслова Е.Е. Н.В. Гоголь о Шлецере (статья «Шлецер, Миллер и Гердер») в контексте журнальных публикаций 1810−1830-х годов // Вестн. Моск. ун-та. Сер.10, Журналистика. 2012. № 2. С. 152−166. (Zamyslova E.E. N.V. Gogol' o Shletsere (stat'ya «Shletser, Miller i Gerder») v kontekste zhurnal'nykh publikatsiy 1810-1830-kh godov // Vestn. Mosk. un-ta. Ser. 10, Zhurnalistika. 2012. № 2. S. 152−166.)
27. Барсуков Н. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. 4. С. 194−195. (Barsukov N. Zhizn' i trudy M.P. Pogodina. T. 4. S. 194−195.)
28. Там же. С. 195. (Tam zhe. S. 195.)
29. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 32. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 32.)
30. Барсуков Н. Указ. соч. Т. 4. С. 194−195. (Barsukov N. Ukaz. soch. T. 4. S. 194−195.)
31. Бузескул В. Указ. соч. С. 189. (Buzeskul V. Ukaz. soch. S. 189.)
32. Барсуков Н. Указ. соч. Т. 4. С. 194. (Barsukov N. Ukaz. soch. T. 4. S. 194.)
33. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 75−76; С. 35−36; С. 103. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 75−76; S. 35−36; S. 103.)
34. Обозрение преподавания наук в Императорском университете Св. Владимира на 2-е полугодие 1835/1836 учебного года. Киев, 1836. С. 2; О публичных курсах в университетах на 1834−1835 академический год // ЖМНП. 1835. № 2. С. 317. (Obozrenie prepodavaniya nauk v Imperatorskom universitete Sv. Vladimira na 2-e polugodie 1835/1836 uchebnogo goda. Kiev, 1836. S. 2. O publichnykh kursakh v universitetakh na 1834−1835 akademicheskiy god // ZhMNP. 1835. № 2. S. 317.)
35. См. подр.: Замыслова Е.Е. Н.В. Гоголь и французский историк и политик Франсуа Гизо. Неожиданные переклички и параллели // Н.В. Гоголь и русская литература. Мат-лы докл. Девятых Гоголевских чтений. М., 2010. С. 112−119. (Zamyslova E.E. N.V. Gogol' i frantsuzskiy istorik i politik Fransua Gizo. Neozhidannye pereklichki i paralleli // N.V. Gogol' i russkaya literatura. Mat-ly dokl. Devyatykh Gogolevskikh chteniy. Moskva, 2010. S. 112−119.)
36. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 37. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 37.)
37. Барсуков Н. Указ. соч. Т. 4. С. 195−196. (Barsukov N. Ukaz. soch. T. 4. S. 195−196.)
38. Цых В.Ф. Указ. соч. С. 94, С. 105. (Tsykh V.F. Ukaz. soch. S. 94, S. 105.)
39. Гоголь Н.В. План преподавания…С. 209. (Gogol' N.V. Plan prepodavaniyaю…S. 209.)
40. Записка и речи, читанные в торжественном собрании Императорского университета Св. Владимира 15 июля 1834 года. Киев, 1840. С. 85−119. (Zapiska i rechi, chitannye v torzhestvennom sobranii Imperatorskogo Universiteta Sv. Vladimira 15 iyulya 1834 goda. Kiev, 1840. S. 85−119.)
41. Там же. С. 113. (Tam zhe. S. 113.)
42. К 50-летнему юбилею университета Св. Владимира. С. 10. (K 50-letnemu yubileyu universiteta Sv. Vladimira. S. 10.)
43. Дестунис Г. Михаил Семенович Куторга. Воспоминания и очерки // ЖМНП. 1886. Ч. 246. № 7. С. 3. (Destunis G. Mikhail Semenovich Kutorga. Vospominaniya i ocherki // ZhMNP. 1886. Ch. 246. № 7. S. 3.)
44. Иваницкий Н. Выправка некоторых биографических известий о Гоголе // Отечественные записки. 1853. № 2. С. 121. (Ivanitskiy N. Vypravka nekotorykh biograficheskikh izvestiy o Gogole // Otechestvennye zapiski. 1853. № 2. S. 121.)
45. Бузескул В. Указ. соч. С. 189. (Buzeskul V. Ukaz. soch. S. 189.)
46. Фортинский Ф.Я. Указ. соч. С. 727, С. 814. (Fortinskiy F.Ya. Ukaz. soch. S. 727, S. 814.)
47. Брокгауз Ф.А. Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. СПб, 1890−1907. Т. 75. С. 254. (Brokgauz F.A. Efron I.A. Entsiklopedicheskiy slovar'. Sankt-Peterburg, 1890-1907. T. 75. S. 254.)
48. Бороздин И.Н. Изучение истории древнего мира в 30−40-х гг. XIX в. // Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. С. 417. (Borozdin I.N. Izuchenie istorii drevnego mira v 30-40-kh gg. XIX v. // Ocherki istorii istoricheskoi nauki v SSSR. Moskva, 1955. S. 417.)
49. ЖМНП. 1835. № 5. C. 148−149. (ZhMNP. 1835. № 5. Ch. 148−149.)
50. ЖМНП отозвался на гибель В.Ф. Цыха, перепечатав из еженедельного журнала «Воскресное чтение», издаваемого в Киеве (1837. № 5), слово на погребение, произнесенное профессором богословия и духовником покойного протоиереем И.М. Скворцовым (ЖМНП. 1837. Ч. 14. С. 151−157). Позднее «Речи, произнесенные при погребении ректора и профессора В.Ф. Цыха», были опубликованы отдельным сборником (Киев, 1837). (ZhMNP. 1837. Ch. 14. S. 151−157.)