Languages

You are here

Медиадискурс общественного договора: характеристики и критерии анализа

Media Discourse of Social Contract: Characteristics and Analysis Criteria  

 

Солодовникова Ольга Борисовна
аспирантка кафедры периодической печати факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова,
olga.ogoniok@gmail.com

 

Olga B. Solodovnikova
PhD student at the Chair of Periodical Press, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, olga.ogoniok@gmail.com

 

Аннотация

В статье предложен оригинальный подход к изучению дискурса общественного договора в СМИ, основанный на анализе преднамеренных искажений дискурса. При этом под искажением подразумевается всякая ситуация, при которой одному или нескольким субъектам дискуссии необоснованно ограничивают право на осуществление так называемой символической власти – донесения своей позиции до «массмедийной публичности». Способность распознавать такие ограничения и доказывать их наличие может быть полезным навыком как для исследователя, так и для практикующего журналиста.

Ключевые слова: дискурс-анализ, общественный договор, контрактуалистская теория, искажения дискурса, публичное поле.

 

Abstract

The article offers a specific approach to the studies into the social contract discourse in mass media that is mostly based on the analysis of its deliberate distortions. By the distortion of discourse the author means any situation wherein one or several disputants are unreasonably limited in their right to exercise their so-called symbolic power, namely to have access to “mass media publicity”. The ability to detect these limitations and prove their existence may be a helpful skill for both researchers and practicing journalists.

Key words: discourse analysis, social contract, contractarian theory, distortions of discourse, public field.

Вопрос об общественном договоре в России, несмотря на многочисленные попытки разрешить его по существу, с каждым годом становится только актуальнее. Это закономерно: общественный договор в его современном понимании − не просто мифический документ, учреждающий государство, и даже не грамотно составленная Конституция, а наличное «коммуникативное» (оно же массмедийное) сообщество1 граждан, способных постоянно подтверждать и перепроверять легитимность как Конституции, так и самого государственного строя. Общественный договор, социальный контракт2, по выражению экономиста А. Аузана, «оперативный обмен ожиданиями между гражданами и властью»3. Однако российские социологи до сих пор спорят, есть ли в стране развитое гражданское общество, обладающее ценностями, ответственностью и едиными правилами коммуникации, позволяющими разговаривать и договариваться − то есть создавать общественный договор. Более того, нет уверенности, что сам общественный договор представляет собой значимую ценность для россиян.

С. Магарил заметил, что «в безгражданском обществе нет субъекта перехода к новому [гражданскому. − О.С.] состоянию»4. Другими словами можно сказать, что в неразговаривающем, недоговороспособном обществе также нет субъекта перехода к новому, контрактуалистскому состоянию. Периодически предпринимаемые попытки усмотреть общественный договор где-то вне и помимо массмедийного сообщества напоминают ситуацию начала ХХ в., когда монархические публицисты уверяли читателей, что в стране уже есть Конституция: «Бога бойся и царя чти − вот наша Конституция!». Выдавать наличное единство всех жителей страны за единство, построенное на общественном договоре, − хоть и соблазнительный, но малопродуктивный путь.

При этом существование развитого социума, пусть и сплоченного, но выведенного за рамки общественного договора, представляет собой очевидную проблему. Такому обществу свойственна «публичная немота»: «Характерное для наших соотечественников неумение слушать и говорить с Другими в присутствии Других (то есть на публике) провоцирует коммуникативный ступор»5. Если нет общественного договора, нет ни общественной дискуссии, ни равноправной коммуникации, ни, соответственно, субъектности в отношениях с властью. Это чревато историческими срывами, последствия которых мы видели в ХХ в. Потребность в создании «общества договаривающегося», общества коммуникационного (где коммуникация ценностно фундирована), таким образом, никогда не перестанет быть актуальной.

Чтобы понять текущую ситуацию с общественным договором в России, в данной работе предлагается воспользоваться коммуникативным подходом, впервые предложенным Юргеном Хабермасом. Этот подход позволяет рассматривать социальный контракт как событие, разворачивающееся в массмедийном пространстве. При этом предполагается, что уровень дискуссии по контактуалистской проблематике в массмедиа в значительной степени отражает и предвосхищает распространенность практик договора и дискуссии в широких общественных слоях, поскольку формирует коммуникативную публичность. Основное внимание уделяется определению рамок и процедур дискуссии, влияющих на равноправие сторон и рациональность их аргументов. Применительно к общественному договору рамки могут быть названы принципами «контрактуалистской ситуации», минимальными требованиями, без которых договор – между властью и обществом, враждующими партиями, журналистом и потребителем информации – не может состояться и за рамками которых начинается коммуникационное насилие и искажение контрактуалистского дискурса.

Указанный частный случай применения коммуникативного подхода в изучении дискурса общественного договора целесообразно обозначить как контрактуалистский подход. Он, в соответствии с идеями Т. Ван Дейка, в первую очередь направлен на выявление искажений дискурса общественного договора в СМИ, понимаемых как осознанное пренебрежение минимальными требованиями контрактуалистской ситуации. Данная работа содержит несколько практических рекомендаций по выявлению подобных искажений, реальные последствия которых − профанация идеи общественного договора в России.

 

Коммуникативная природа договора

Разработанная теория общественного договора родилась в эпоху революций нового времени, когда появление политических игроков с конфликтующими интересами стало массовым явлением. Это позволяет большинству ученых говорить, что требование заключения или пересмотра социального контракта артикулируется только в условиях политической полисубъектности.

Современное информационное общество принципиально полисубъектно, поэтому идеальная ситуация общественного договора (и сопутствующего разговора) предполагает диалогическую установку всех участников коммуникации, понимающих, что «правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, то есть заочная правда, становится унижающей и умерщвляющей ложью»6. Иными словами, всякое политическое решение, соответствующее контрактуалистским требованиям, должно быть диалогически обращено к тому или тем, чьи интересы оно затрагивает. Несмотря на видимую сложность, предполагается, что в долгосрочной перспективе превращение объектов политического воздействия в субъектов переговорного процесса снижает издержки управленческих решений, ускоряет модернизацию и увеличивает адаптивность общества.

Очевидно при этом, что никакого раз и навсегда заданного общественного договора придумать нельзя, современный социальный контракт – это перезаключающаяся сделка, принципиально «фальсифицируемый» документ. Он существует в публичном поле как ситуативно устраивающий всех баланс сил, который, однако, может быть изменен – в соответствии с определенными правилами ведения дискуссии. Не случайно ученые-контрактуалисты заняты не столько разработкой идеального содержания договора, сколько построением идеальных рамок и правил дискуссии. Если существует механизм для равноправной полисубъектной коммуникации – существует общественный договор (по Дж. Ролзу, основу легитимности всякой власти составляет «постоянно возобновляемый консенсус»7). Если этого механизма не существует, даже идеально подобранные принципы оказываются бесполезными: вспомним требование всех российских правозащитников: «Соблюдайте свою Конституцию».

Так, теория общественного договора неминуемо сближается с теорией массовых коммуникаций. Разумеется, свобода СМИ сама по себе не является исчерпывающим условием для возникновения общественного договора, однако она должна считаться минимальным требованием. Популярная в социальных науках теорема невозможности К. Эрроу доказывает, что при известном разнообразии предпочтений игроков, наличии минимальных институциональных условий и ограниченной рациональности, все же «не существует никакого механизма, который бы гарантированно производил рациональное коллективное решение»8. Не стоит надеяться, что таким механизмом могут стать СМИ. И. Шапиро замечает: «В таких обстоятельствах важнее то, чтобы механизм принятия решения или разрешения споров воспринимался как справедливый, нежели то, что в другой день может получиться другой результат»9. Признание справедливости коммуникации каждым игроком напрямую зависит от того, есть ли у него право высказать собственное мнение и быть услышанным, то есть пользуется ли он свободой слова.

В соответствии со всем вышесказанным Ю. Хабермас считал, что функциональные требования к формированию демократической воли состоят как раз «в поддержании коммуникативного круговорота политической публичности, развившейся на базе гражданских ассоциаций при посредничестве массовой прессы»10.

Поскольку контрактуалистский подход к формированию легитимного политического устройства является продуктом европейской цивилизации нового времени, он тесно связан с либерализмом, представительной демократией и гражданским обществом. Вряд ли возможно без оговорок и с полным правом говорить о социальном контракте, предположим, во времена средневековья или в сталинской России. Некоторый общественный консенсус, что очевидно, существовал и там, и там, но далеко не обязательно, чтобы он возникал на почве договора равноправных граждан. Поэтому важно отметить: о какой-либо власти можно говорить, что она базируется на социальном контракте не потому, что ее правление сопровождает общественный консенсус, а потому что ее возникновение и поддержание напрямую зависит от коммуникативных процессов в гражданском обществе. Собственно, в современном варианте теории общественного договора мы предполагаем подвластность самой власти свободным массовым коммуникациям. Попытки иначе осмыслить договор, вне связи с массмедийной публичностью, на сегодняшний момент являются маргинальными и, как правило, продолжают авторитарные традиции в политике.

Требуется поэтому проводить четкие различия между контрактуалистской теорией и псевдо-контрактуализмом – иными социально-политическими концепциями, заимствующими терминологию общественного договора, но искажающими его коммуникативную природу. Это тем сложнее, что в отличие от естественных наук, где эволюционное развитие всякой теории является общепризнанным, социальные науки испытывают проблему «одновременности»: общественный договор Т. Гоббса (не имеющий «коммуникационного» измерения) соседствует с общественным договором Ю. Хабермаса (являющимся коммуникативным по содержанию) не только в энциклопедических словарях, но и в общественном сознании. Тем не менее, несмотря на вечную философскую актуальность Гоббса, руководствоваться его доктриной при оценке политического курса в XXI в. значит слишком легкомысленно относиться к истории. Учитывая укорененность всякой идеи в культурно-историческом пространстве, анализ современного дискурса общественного договора требует расшифровки этого термина в соответствии с последними достижениями теории.

 

Реальная борьба за символическую власть

Акцент на коммуникативной природе договора, между тем, порождает ряд новых проблем. Как уже было упомянуто, принципиально важным становится создание и поддержание таких рамок и правил дискуссии, которые бы гарантировали всем субъектам равный к ней доступ. Даже теоретическое построение подобных рамок оказывается трудоемким занятием, а при переходе к практике ситуация усугубляется во много раз. Дело в том, что в информационном обществе массмедийная публичность становится реальной силой (согласно контрактуалистским воззрениям, решающей), соответственно у отдельных политических субъектов, которые могли бы выступать гарантами равноправной коммуникации, возникает соблазн использовать эту силу в своих интересах, а в идеале – получить ее в свое монопольное распоряжение. С похожими трудностями в свое время столкнулись теоретики рыночной экономики, после чего почти во всех странах стали появляться специальные антимонопольные службы. Злоупотребление дискурсом распознать сложнее, чем злоупотребление ресурсами и факторами производства, и разработка инструментария для выявления подобных искажений еще далека от завершения, хоть и считается одним из самых перспективных направлений в теории массовых коммуникаций.

«Социальная власть групп (классов, организаций) традиционно трактовалась в терминах их особого доступа к специфическим материальным ресурсам (или контроля над ними), такими как капитал или земля, к символическим ресурсам, таким как знание, образование или слава, или к физической силе, − пишет известный дискурс-аналитик Т. Ван Дейк. – Многие формы современной власти, тем не менее, должны быть истолкованы как символическая власть, то есть в терминах особого доступа к публичному дискурсу (или контроля над ним)»11. Дискурс, таким образом, является реальной силой, а доступ к нему дает реальную власть. Символический характер этой власти нисколько не умаляет ее действенность, а только подчеркивает то обстоятельство, что политика в ХХ в., а тем более в XXI в. стала «исключительно благодатным местом для эффективной символической деятельности, понимаемой как действия, осуществляемые с помощью знаков, способных производить социальное, и, в частности, группы»12.

В случае идеальной контрактуалистской ситуации доступ к публичному дискурсу не имеет внеправовых ограничений, и символическая власть является артикулированной «волей народа», прошедшей дискурсивную проверку. У нее нет возможности напрямую использовать механизмы принуждения, однако она способна изменять те виды власти, которым эти механизмы переданы. Ю. Хабермас пояснял: «Общественное мнение, переработанное согласно демократическим процедурам в коммуникативную власть, само “господствовать” не в состоянии, но может лишь направлять употребление административной власти в определенные каналы»13. Это «лишь» не должно нас смущать, поскольку сдвиги в «общественном мнении» всегда имеют материальные последствия – будь то революции или политические реформы. По меткому замечанию Г. Маркузе, «индустриальное общество владеет инструментом преобразования метафизического в физическое, внутреннего во внешнее»14, при этом в информационном обществе подобный «инструмент» окончательно институциализируется, превращаясь в массмедийную публичность.

Очевидно, что идеальную ситуацию общественного договора редко удается соблюсти. В реальности политические игроки не только высказывают и «дискурсивно проверяют» свою точку зрения, но и пытаются формировать в своих интересах пространство дискуссии, исключая реплики оппонентов, уничтожая свободные площадки и применяя недобросовестные методы полемики. Поэтому дискурс, по-прежнему выдаваемый за «общий», часто становится предметом господства тех или иных групп влияния, и при некотором уровне его монополизации социальный контракт как, «постоянно возобновляемый консенсус», оказывается невозможным. Задача медиааналитика в этой связи – выяснить, «как структуры самого дискурса становятся предметом контроля: что (от глобальных тем до локальных значений) может или должно быть высказано и как должно быть сформулировано (с помощью каких слов, насколько детально и точно, в каких формах предложений, насколько должна присуствовать предыстория и т.д.)»15. Важно понять, в интересах каких социальных групп высказывается та или иная точка зрения и ведет ли она к злоупотреблению властью над другими социальными группами, или – что существеннее – к ослаблению их символической власти.

Искажением дискурса общественного договора можно, таким образом, считать всякую ситуацию, при которой одному или нескольким политическим субъектам необоснованно ограничивают право на осуществление символической власти. Причины таких искажений могут быть различны и с определенных точек зрения вполне оправданны, однако в рамках контрактуалистской теории оцениваются всегда негативно.

Еще одно важное уточнение, связанное с практическим воплощением контрактуалистских идей, требует конкретизировать тезис о полисубъектности дискурса. Несмотря на то что в условиях демократии гражданские права (в том числе право голоса), становятся достоянием всех, возможность артикулировать свою точку зрения в рамках массмедийной публичности остается привилегией ограниченного числа граждан и институтов, способных к продуцированию символических ценностей. В терминологии П. Бурдье, для полноценного участия в символической «игре» нужно делать свои «ставки», прежде всего – производить «форс-идеи», выражающие чаяния или устремления некоторого количества граждан еще до того, как они будут ими сформулированы. Поэтому даже наличие абсолютно свободного доступа к дискурсу не исключает того, что в символической власти, как и во всякой власти, возникает своя элита. «Именно символическая элита, − поясняет Т. Ван Дейк, − контролирует типы дискурсов, темы, тип и объем информации, осуществляет подбор и корректирование аргументов и определяет характер риторических операций. Эти условия предопределяют, главным образом, содержание и организацию общественного знания, иерархию убеждений и достижимость консенсуса, что, в свою очередь, является важным фактором формирования и воспроизводства мнений, оценок и идеологий»16. Точно так же, как можно говорить о представительной демократии, можно говорить и о представительной полисубъектности. В идеальной ситуации, сформулированной М. Фуко, роль представителя «элиты», подлинного интеллектуала, «заключается в том, чтобы раскрыть возможности дискурса, смешать и переплести с другими дискурсами свой собственный в качестве их опоры»17. Являясь при этом «универсальным расколотым классом» (по замечанию Э. Гулднера18), интеллектуалы, символическая элита, неизбежно порождают пространство полемики, споров и дискуссий, которое становится основой для выяснения реального содержания общественного договора и позволяет внеэлитным социальным слоям выбрать наиболее авторитетные позиции.

Таким образом, анализируя возможные искажения контрактуалистского дискурса, уместно говорить о том, в интересах каких элит они осуществляются или против каких элит (точек зрения, ставок в символической игре) они направлены. Предполагается при этом, что «политический субъект», лишенный символической власти, в модельной ситуации договора имел ресурсы для ее осуществления – то есть принадлежал к символической элите.

Наконец, требуется внести ясность в употребление понятия «дискурс общественного договора». Оно, очевидно, не тождественно понятию дискурса как пространства для реализации общественного договора. Последнее связано с уже высказывавшейся мыслью о том, что социальный контракт заключается и пересматривается в условиях массмедийной публичности, то есть требует наличия дискурса. О таком широком употреблении термина «дискурс» − как пространства дискуссии и осуществления символической власти – иронически выразился М. Гаспаров, заметив, что близкими синонимами слова в данном случае являются «разговорщина» и «базар»19. «Дискурс общественного договора» − это лишь часть того дискурса, «базара», который является пространством социального взаимодействия и заключения контракта. Он охватывает ограниченный круг тем, связанных с обсуждением контрактуалистских идей, возможности их воплощения в жизнь и поиска общественного согласия. В некотором смысле это «дискурс о дискурсе» − ряд публикаций, заявлений, высказываний, имеющих своей целью предложить оригинальный взгляд на проблему общественного договора.

 

Ситуация договора: критерии соответствия

Анализ контрактуалистского дискурса связан с оценкой существующих в публичном поле мнений по проблеме общественного договора. Оставаясь в рамках контрактуалистской теории, он направлен на выявление искажений дискурса и обнаружение реальных интересов символических элит, приветствующих такие искажения.

Речь идет об оценке «трансцендентных», по выражению Г. Маркузе, или исторических, проектов общественного «умиротворения». Всякий раз нам требуется ответить на вопрос: соответствует ли тот или иной проект минимальным требованиям ситуации договора. Выделение и обоснование таких требований создает инструментарий для дискурс-анализа.

Важно отметить, что дискурс общественного договора имеет, по крайней мере, два возможных измерения: экспертное и массовое. Как правило, идеи, возникающие на первом (и обсуждаемые в специализированных СМИ) транслируются на второе (порождаемое массовыми СМИ) с некоторым опозданием, но их взаимосвязь, тем не менее, очевидна. Аналитическая статья политолога, посвященная проблемам контрактуализма, обогатит полемику новыми идеями с большей вероятностью, чем, предположим, информационная заметка о создании общественных советов при муниципалитетах. Однако оба материала формируют дискурс и влияют на его содержание. По справедливому замечанию И. Анненковой, «можно говорить еще и о риторической гипермодальности медиадискурса в целом. <…> риторической модальностью обладают все тексты медиадискурса: как аргументирующего, так и информирующего типа»20. Иными словами, всякий текст, транслируемый в СМИ, способен убеждать аудиторию и менять ее картину мира, а значит, является пригодным инструментом для осуществления символической власти. Идейная насыщенность того или иного материала, таким образом, не должна являться главным критерием его принадлежности к дискурсу, хотя техническое разделение на «уровни полемики» (экспертный и массовый) имеет право на существование.

При этом «исторический проект» является метатекстуальной категорией, он редко целиком излагается в одном публичном высказывании (материале СМИ) и даже в одном СМИ. Символические элиты, заинтересованные в его продвижении, используют различные каналы доступа к пространству массмедийной публичности, следовательно, медиааналитик всякий раз собирает проект по частям, обнаруживая его идейные и структурные взаимосвязи.

Критерии соответствия исторического проекта ситуации договора остаются общими как для экспертного, так и для массового медиадискурсов. Важнейшими из них, опираясь на вышеизложенные идеи, следует признать:

  • открытость позиций («ставок») символических элит;
  • свободный доступ к дискурсу;
  • наличие площадок для дискуссии;
  • гарантированные правила полемики.

Если проект предусматривает соблюдение всех четырех критериев, он следует в фарватере контрактуалистской теории. Исключение одного или нескольких критериев может сигнализировать о намеренном искажении дискурса или неадекватном использовании контрактуалистской терминологии.

Обратимся к более детальному рассмотрению каждого из критериев.

Открытость позиций. Этот пункт подразумевает, что договор возможен только в том случае, если ясен предмет спора, то есть позиции сторон очевидны и готовы к согласованию. Если позиции не артикулированы или умышленно замалчиваются, дискурс приобретает «подтексты», становится непрозрачным для его участников и может в конечном итоге препятствовать достижению консенсуса (во всяком случае, на контрактуалистских началах).

Поскольку выше было указано, что сама теория общественного договора не является идейно нейтральной (для нее нормативными считаются такие понятия, как гражданское общество и демократические институты), закономерен вопрос о возможности идейного разнообразия позиций, соответствующих контрактуалистским требованиям. Эти опасения аргументированно опровергает И. Шапиро, подчеркивая, что даже рационально и демократически обоснованный консенсус не имеет единого рецепта и базируется на ситуативных представлениях его участников о человеческой психологии и каузальности мира. «Даже если ограничиться неокантианской традицией, в которой от людей, делающих выбор в первоначальной ситуации, ожидается, что основное их внимание будет направлено на сохранение индивидуальной автономии, впечатляющее число теорий зависит от такого рода допущений, − поясняет И. Шапиро. − Роберт Поль Вульф заключает, что люди проголосуют за анархию, Нозик – за минимальное государство, Харсаньи – за утилитаризм, Бьюкинен и Таллок – за иерархию более или менее требовательных правил решения, зависящих от важности дела, Рональд Дворкин – за существенное медицинское и социальное страхование, а Ролз – за режим, фиксирующий внимание исключительно на обездоленных»21. Таким образом, разнообразие ставок в ситуации договора является естественным для экспертного дискурса и при развитости демократических институтов автоматически транслируется на массовый уровень.

При обращении к микроструктурам дискурса, то есть отдельным публикациям в СМИ, можно выделить несколько референтных слов и понятий, указывающих на обсуждение позиций символических элит: «национальная идея / проект», «особый путь», «система ценностей / ценности», «исторический вызов», «идеология», «миссия».

Свободный доступ. Как уже было сформулировано, искажение контрактуалистского дискурса в общем случае связано с необоснованным ограничением права на осуществление символической власти (или злоупотреблением этой властью). Теснее всего реализация указанного права зависит от наличия свободного доступа к дискуссии: плата за «вход» в массмедийную публичность должна быть, по крайней мере, терпима для большинства политических субъектов, способных производить символические ценности. При этом от самой полемики требуется принципиальная открытость всем политическим субъектам.

Маргинализация отдельных символических элит, практика «запретов» на дискуссию вернее всего ведет к нарушению общественного договора. По замечанию философов франкфуртской школы, «подобно тому, как сухой закон с самых давних пор открывал доступ к более ядовитому продукту, блокирование способности к теоретическому воображению мостило путь политическому безумию»22.

Референтными словами для данного критерия можно считать следующие: «альтернативная(-ые) позиция / взгляды», «мнение оппозиции», «политические оппоненты», «право голоса».

Наличие площадок. Афинская демократия требовала существования «агоры» − специального пространства для обсуждения важнейших политических проблем, а современный общественный договор немыслим без институционализированных дискуссионных площадок. Наиболее очевидные из них – парламент и свободные СМИ. При этом можно заметить, что интенсивность коммуникаций в информационном обществе размывает границы отдельных площадок: парламентские дебаты становятся медийной повесткой, материалы одного СМИ обсуждаются в другом – и все это создает общее пространство диалога. «В отличие от средств массовой информации периода Второй волны, когда каждое из них действовало более или менее независимо друг от друга, − пояснял Э. Тоффлер, − новые средства массовой информации теснейшим образом связаны и слиты друг с другом, поставляя данные, образы и символы туда и сюда, от одного к другому»23.

Поэтому существование большого сегмента несвободных СМИ, находящихся под государственным контролем, уже деформирует коммуникативное пространство, а в некоторых случаях ведет к вытеснению свободной полемики исключительно на экспертный уровень (оставляя в качестве действительно свободных дискуссионных платформ только специализированные издания со скромной аудиторией). Как справедливо заметил Ф. Фукуяма, «одна из ошибок в нашем понимании государственности состоит в том, что слово “сила” часто используется равно как в отношении того, что здесь обозначено как сфера влияния, так и в отношении силы или мощи»24. Применительно к контрактуалистской теории это означает, что продвижение идеологии господствующей политической элиты зачастую осуществляется не за счет «силы» ее аргументации, а за счет расширения сферы влияния – получения контроля над все большим числом площадок. Такой «экстенсивный» путь аргументации должен считаться несоответствующим ситуации договора.

В качестве референтных слов для оценки данного критерия предлагается использовать следующие: «парламентаризм», «место для дискуссии», «политические дебаты», «общественное обсуждение», «свободные СМИ».

Гарантированные правила. Честная символическая «игра», как неоднократно указывали ученые-контрактуалисты, возможна только в том случае, если ее правила заранее прописаны и создан институт, отвечающий за их соблюдение. Модельные ситуации договора, возникавшие в политической истории Европы, тоже свидетельствуют о ключевом значении «гаранта»: вспомним испанский пакт Монклуа, принятый при содействии короля, или достижения польской «Солидарности», ключевую роль в которых сыграло посредничество католической церкви. В классической теории демократии гарантом выступает закон: например, знаменитая Первая поправка, обещающая американским СМИ свободу от цензуры. Основное требование к гаранту – его легитимность, облеченность доверием со стороны всех символических элит, поэтому гарант невозможно ввести принудительно.

«Индивидуальная свобода, даже самая широкая, бесполезна, если у государства сохраняется монополия на организацию», − подчеркивает В. Пастухов25. Если правила свободного общения и кооперации ультимативно заданы одной из заинтересованных сторон диалога, равноправной коммуникации, значит и легитимного договора, скорее всего, не получится. Эта ситуация закономерно ведет к искажению контрактуалистского дискурса.

Референтными словами для данного критерия могут являться: «Конституция», «конституционализм», «гарант законности», «правила дискуссии», «равноправие».

 

Заключение

Российские СМИ в последние годы активно обсуждают проблему общественного договора, поэтому необходимость оценить качество дискурса и его структурные особенности давно назрела. Учитывая непростую историю России в ХХ в., можно сказать, что восприятие полисубъектной и коммуникативной природы современного социального контракта имеет ряд культурных ограничений, стремительное преодоление которых, по всей видимости, нереализуемо.

Макс Вебер подчеркивал, что ни одна социально-политическая проблема не может быть решена на основе «чисто технических соображений», поскольку всегда затрагивает ценностные установки общества и его культурные особенности26. Очевидно, что и общественный договор невозможно «создать», руководствуясь даже самыми продуманными рекомендациями, почерпнутыми из опыта других стран и теорий коммуникации. У каждого социального сообщества – тем более у граждан отдельной страны – свой путь нахождения общего языка. Известно, что в России он был тернист и даже сама возможность договора между властью и народом, между отдельными гражданами в рамках социума нередко воспринималась как крамольная. Когда в XVII в. ректор Киево-Могилянской коллегии Иннокентий Гизел в одном из своих трактатов заговорил об общественном договоре и «праве народа на восстание», бдительные цензоры пришли в ужас: сразу после смерти автора скандальный трактат «Мир с Богом, человек» был запрещен Московским патриархатом27.

Традиции продолжают себя: по-прежнему и в экспертном, и в массовом контрактуалистском дискурсе можно встретить критику любых попыток диалога, одобрение авторитарных практик – то есть подмену концепции «полисубъектного» договора «реифицирующим (овеществляющим)»28 договором Гоббса. Взять, к примеру, такую оригинальную расшифровку социального контракта в журнале «Власть», издаваемом Институтом социологии РАН: «Особость российского пути должна заключаться в вертикальной модели отношений власти и общества при ведущей роли государства, но на условиях, продиктованных обществом»29. Немыслимое сочетание «вертикальной модели отношений» с «условиями, продиктованными обществом», в полном объеме отражает путаницу представлений о коммуникативном взаимодействии политических игроков и является характерной попыткой возродить «Левиафана» в качестве политической доктрины ХХI в.

Считается, что постепенное развитие общества приводит к тому, что старые модели поведения и представления людей о мире дискредитируются, когда приходит время новых: например, при переходе от клановой структуры общества (воспринимавшейся как норма на определенном этапе социального развития) к гражданской структуре («клановость» уже трактуется как нечто негативное). Однако в российском публичном поле подобная замена и дискредитация нередко запаздывают, вследствие чего предыдущие идеи и предшествующие концепты продолжают оставаться реликтами общественного сознания и коммуникативного пространства. Это нередко тормозит развитие дискурса и заставляет символические элиты бороться с отжившими доктринами или, напротив, отстаивать их.

В этой связи можно заметить, что контрактуалистский дискурс в России еще находится на стадии формирования, поэтому требует корректировки и видения искажений. Очищение его от симулякров с помощью дискурс-анализа, основанного на четких критериях, конечно, не подарит нам в одночасье новый договор и новое качество отношений внутри социума, но может открыть дорогу аргументированной дискуссии о феномене общественного договора в современной России.

 


 

  1. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб, 2001. С. 86. (Khabermas Yu. Vovlechenie drugogo. Ocherki politicheskoy teorii. Sankt-Peterburg, 2001. S. 86.)
  2. В ряде работ проводится различие между терминами «общественный договор», «социальный контракт», «социальная сделка». В данной статье их, однако, следует считать синонимичными.
  3. Аузан А. Шестидесятилетие дает право говорить о том, что мучает меня годами. 2014. Окт., 2. URL: http://www.snob.ru/profile/5340/blog/81768 (Auzan A. Shestidesyatiletie daet pravo govorit' o tom, chto muchaet menya godami. 2014. Okt., 2. − URL: ttp://www.snob.ru/profile/5340/blog/81768)
  4. Магарил С. Мифология «Третьего Рима» в российском образованном сообществе // Идеология «особого пути» в России и Германии: истоки, содержание, последствия. М., 2010. С. 148. (Magaril S. Mifologiya «Tret'ego Rima» v rossiyskom obrazovannom soobshchestve // Ideologiya «osobogo puti» v Rossii i Germanii: istoki, soderzhanie, posledstviya. Moskva, 2010. S. 148.)
  5. Гладарев Б. Опыты преодоления публичной немоты: анализ общественных дискуссий в России начала ХХ века. − URL: http://www.eu.spb.ru/images/pnis/%D0%93%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2_%D0%9E%D0%BF%D1%8B%D1%82%D1%8B_%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%BE%D0%B4%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%BF%D1%83%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D1%87%D0%BD%D0%BE%D0%B9_%D0%BD%D0%B5%D0%BC%D0%BE%D1%82%D1%8B.pdf (Gladarev B. Opyty preodoleniya publichnoy nemoty: analiz obshchestvennykh diskussiy v Rossii nachala KhKh veka. − URL: http://www.eu.spb.ru/images/pnis/%D0%93%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2_%D0%9E%D0%BF%D1%8B%D1%82%D1%8B_%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%BE%D0%B4%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%BF%D1%83%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D1%87%D0%BD%D0%BE%D0%B9_%D0%BD%D0%B5%D0%BC%D0%BE%D1%82%D1%8B.pdf)
  6. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. С. 34. (Bakhtin M. Problemy poetiki Dostoevskogo. Moskva 1963. S. 34.)
  7. Цит. по: Шапиро И. Моральные основания политики. М., 2004. С. 157. (Tsit. po: Shapiro I. Moral'nye osnovaniya politiki. Moskva, 2004. S. 157.)
  8. Шапиро И. Моральные основания политики. М., 2004. С. 274. (Shapiro I. Moral'nye osnovaniya politiki. Moskva, 2004. S. 274.)
  9. Там же. С. 276. (Tam zhe. S. 276.)
  10. Хабермас Ю. Указ. соч. С. 266. (Khabermas Yu. Ukaz. soch. S. 266.)
  11. Ван Дейк Т.А. Дискурс и власть. Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. М., 2013. С. 32. (Van Deyk T.A. Diskurs i vlast'. Reprezentatsiya dominirovaniya v yazyke i kommunikatsii. Moskva, 2013. S. 32.)
  12. Там же. (Tam zhe.)
  13. Хабермас Ю. Указ. соч. С. 398. (Khabermas Yu. Ukaz. soch. S. 398.)
  14. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: Исследование идеологии развитого индустриального общества. М., 2003. С. 494. (Markuze G. Eros i tsivilizatsiya. Odnomernyy chelovek: Issledovanie ideologii razvitogo industrial'nogo obshchestva. Moskva, 2003. S. 494.)
  15. Ван Дейк Т.А. Указ. соч. С. 28. (Van Deyk T.A. Ukaz. soch. S. 28.)
  16. Там же. С. 56. (Tam zhe. S. 56.)
  17. Фуко М. Озабоченность современностью // Неприкосновенный запас. 2013. № 2. С. 25. (Fuko M. Ozabochennost' sovremennost'yu // Neprikosnovennyy zapas. 2013. № 2. S. 25.)
  18. Цит. по: Кустарев А. Капитализм, культура, интеллигенция // Неприкосновенный запас. 2013. № 2. – URL: http://magazines.russ.ru/nz/2013/2/k1.html#_ftn6 (Kustarev A. Kapitalizm, kul’tura I intelligenciya // Neprikosnovennyy zapas. 2013. № 2. – URL: http://magazines.russ.ru/nz/2013/2/k1.html#_ftn6)
  19. Гаспаров М.Л. Записи и выписки. М., 2012. С. 132. (Gasparov M.L. Zapisi i vypiski. Moskva, 2012. S. 132.)
  20. Анненкова И. Медиариторика: основные направления исследований // Меди@льманах. 2012. № 1. С. 11. (Annenkova I. Mediaritorika: osnovnye napravleniya issledovaniy // Medi@l'manakh. 2012. № 1. S. 11.)
  21. Шапиро И. Указ. соч. С. 185. (Shapiro I. Ukaz. soch. S. 185.)
  22. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М., 1997. С. 11. (Khorkkhaymer M., Adorno T. Dialektika Prosveshcheniya. Filosofskie fragmenty. Moskva, 1997. S. 11.)
  23. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2003. С. 425. (Toffler E. Metamorfozy vlasti. Moskva, 2003. S. 425.)
  24. Фукуяма Ф. Сильное государство: Управление и мировой порядок в XXI веке. М., 2006. С. 9. (Fukuyama F. Sil'noe gosudarstvo: Upravlenie i mirovoy poryadok v XXI veke. Moskva, 2006. S. 9.)
  25. Пастухов В.Б. Реставрация вместо реформации. Двадцать лет, которые потрясли Россию. М., 2012. С. 93. (Pastukhov V.B. Restavratsiya vmesto reformatsii. Dvadtsat' let, kotorye potryasli Rossiyu. Moskva, 2012. S. 93.)
  26. Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 350. (Veber M. «Ob"ektivnost'» sotsial'no-nauchnogo i sotsial'no-politicheskogo poznaniya // Veber M. Izbrannye proizvedeniya. Moskva, 1990. S. 350.)
  27. Неклесса А.И. Непрерывный плебисцит: генетика гражданского общества // Полис. 2013. № 2. С. 35. (Neklessa A.I. Nepreryvnyy plebistsit: genetika grazhdanskogo obshchestva // Polis. 2013. № 2. S. 35.)
  28. Макаренко В.П. Общественный договор и проблема молчаливого согласия // Полис. 2012. № 2. (Makarenko V.P. Obshchestvennyy dogovor i problema molchalivogo soglasiya // Polis. 2012. № 2.)
  29. Деева Н. Российское общество в контексте поиска формы общественного договора // Власть. 2013. Март. С. 18. (Deeva N. Rossiyskoe obshchestvo v kontekste poiska formy obshchestvennogo dogovora // Vlast'. 2013. Mart. S. 18.)