Русский
English
Русский EnglishDeath of M.Yu. Lermontov and Russian Journalism
Прохорова Ирина Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, ieprokhorova@mail.ru
Irina E. Prokhorova
PhD, Associate Professor at the Chair of History of Russian Journalism and Literature, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, ieprokhorova@mail.ru
Аннотация
В статье впервые обстоятельно и целостно анализируются опубликованные в 1841 г. в российских газетах и журналах отклики на смерть М.Ю. Лермонтова в их многосложных связях с прижизненной критикой его творчества в данных изданиях. Автор статьи выявляет своеобразие авторских и редакционных стратегий в «журналистских» некрологах Лермонтову; сходства и различия в их содержании и форме; степень их зависимости от общей идейной направленности и типа изданий, их напечатавших.
Ключевые слова: М.Ю. Лермонтов, жанр некролога, русская журналистика и критика начала 1840-х гг., авторские и редакционные стратегии.
Abstract
For the first time ever, the paper examines, thoroughly and holistically, the reactions to M. Yu. Lermontov’s death published in 1841 in Russian newspapers and magazines in their complex relations with the lifetime criticism of his works in these periodicals. The author of the paper reveals the originality of the author's and editorial strategies in the “journalistic” obituaries to Lermontov, the similarities and differences in their content and form, the degree of their dependence on the general ideological orientation and type of the periodicals that printed them.
Key words: M.Yu. Lermontov, genre of obituary, Russian journalism and criticism of the early 1840s, author's and editorial strategies.
К 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова
Трагедия под Пятигорском 15 июля 1841 г. (по ст. стилю), когда на дуэли с Н.С. Мартыновым был убит М.Ю. Лермонтов, вызвала большой резонанс в обществе, хотя и не столь значительный, как кончина А.С. Пушкина. Отчасти это связано с тем, что в начале 1840-х гг. общая социокультурная ситуация была еще сложнее, чем в 1837 г. И место 26-летнего Лермонтова, к этому времени успевшего выпустить только две, пусть очень значимые, книги («Герой нашего времени» и «Стихотворения» − обе в 1840 г., переиздание романа в 1841 г.), в литературно-общественной жизни страны было все же несравнимо с местом Пушкина во второй половине 1830-х гг. Более сдержанное отношение общества к гибели Лермонтова было обуславливаловлено и тем, что его последняя дуэль состоялась в середине лета и далеко от обеих столиц. Когда в самом конце июля − начале августа горестная весть (вначале благодаря частным письмам) достигла Петербурга и Москвы1, ее эмоциональный градус понизился, тем более что летом в больших городах всегда наступает «мертвый сезон» и реакция на все социально значимые известия оказывается менее острой.
Лермонтоведами выявлено и изучено множество откликов на дуэль и смерть писателя в письмах и дневниках, а также стихотворениях его памяти, написанных современниками2. Конечно, уделялось внимание и «журналистским» некрологам3 на смерть Лермонтова. Однако до сих пор нет ни их полного библиографического списка, ни исследований, в которых был бы дан их обстоятельный и целостный анализ не только в сложных связях с прижизненной критикой его творчества в данных изданиях, но и в контексте развития жанра некролога в отечественной периодике. А в отдельных публикациях, так или иначе касающихся данной темы, допущены существенные неточности. Сегодня представляется особенно актуальным хотя бы отчасти исправить недостатки, восполнить пробелы4.
Первым печатным сообщением о смерти Лермонтова, как известно, стали несколько неподписанных строк, появившихся почти через две недели после события − 2 августа 1841 г. в газете «Одесский вестник» (№ 62). Из них читатель узнавал, что кончина «одного из любимейших русских поэтов и прозаиков», Лермонтова, последовала «15-го минувшего июля» и что «в бумагах его найдено несколько небольших, неконченных пьес»5. Если приоритет газетного типа издания в оперативности (в данном случае, конечно, относительной) естествен, то «прописка» первого «вестника» − провинциальная и притом не столь уж близкая к месту события − может удивить.
Первенство этой официальной газеты в информировании русского общества (пусть и очень ограниченной его части, имеющей доступ к изданию) о произошедшем в Пятигорске в некоторой мере объясняется, очевидно, случайностью – присутствием на месте событий одного из представителей просвещенного южно-российского чиновничества − Аркадия Степановича Андреевского, сумевшего понять значимость смерти Лермонтова и решившегося сообщить об этом редакции «Одесского вестника». Само же решение Андреевского, очевидно, не было случайным, и основания для него можно попытаться реконструировать, несмотря на то, что пока у нас мало сведений об Андреевском, да и история «Одесского вестника» разработана очень слабо: издание практически не попадало в поле зрения историков русской журналистики.
Начнем с опубликованного уже в следующем номере газеты (№ 63. Авг., 6) путевого нравоописательного очерка, подписанного полным именем Андреевского и озаглавленного «Пятигорск и Кавказские минеральные источники в июле 1841 г.» и позднее перепечатанного (правда, без указания на перепечатку) в популярном тогда петербургском журнале «Библиотека для чтения» О.И. Сенковского6. Содержательный очерк состояния дел на Кавказских минеральных водах завершался метеорологическими наблюдениями – рассказом о том, что тем летом в Пятигорске лишь изредка «перепадали маленькие дожди», но «15-го июля, около 5-ти часов вечера разразилась ужасная буря с молниею и громом». Это уточнение обретало символическое звучание в контексте перехода автора к лермонтовской теме: «В это самое время, между горами Машукою [так в тексте. – И.П.] и Бештау, скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов. С сокрушением смотрел я на привезенное сюда бездыханное тело поэта…». Пассаж, посвященный Лермонтову, выделяется экспрессивностью на фоне общего спокойно-повествовательного тона очерка Андреевского. Только здесь он прибегает к риторическим вопросам-восклицаниям, очевидно, стремясь подчеркнуть искреннее преклонение перед талантом поэта: «Кто не читал его сочинений, проникнутых тем глубоким лирическим чувством, которое находит отголосок в душе каждого?..»7.
Скорее всего, именно «выжимка» из этого текста Андреевского легла в основу первого известия о смерти поэта в 62 номере «Одесского вестника»8. С большой долей вероятности можно предположить, что в изначальный замысел Андреевского входило только описание кавказского курорта, но под впечатлением от пережитого в связи со смертью любимого писателя, уже перед передачей очерка в редакцию «Одесского вестника», автор дополнил его эмоциональным «словом о мертвом», связав две разнородные части текста упоминанием о разразившейся 15 июля грозе. Вполне закономерным оказывается и то, что автор очерка не просто дилетантски коснулся «курортной» темы, а показал осведомленность о ней и то, что послан материал был в «Одесский вестник».
Дело в том, что А.С. Андреевский (1812–1881) принадлежал к дворянскому роду, к 1841 г. известному в Одессе благодаря его старшему брату Эрасту Степановичу, доктору медицины, который в 1833−1852 гг. успешно служил при генерал-губернаторе Новороссии М.С. Воронцове. Причем в 1830-х гг. Э.С. Андреевский занимался и устройством в районе Одессы одного из первых курортов в России и выступал в русской и иностранной печати со статьями, в частности, по бальнеологии. Очевидно, что рассмотренный нами выше очерк писался с учетом его интересов и положения (недаром в довольно авторитетном словаре А.А. Половцева публикацию ошибочно приписали Э.С. Андреевскому9). И выбор «площадки» для выступления А.С. Андреевским, видимо, обусловлен «родственными связями». Ведь судя по повторяемому всеми источниками указанию на службу Аркадия Сергеевича председателем Екатеринославской казенной палаты, можно предположить, что постоянным местом жительства для него был Екатеринослав. Но именно в Одессе ему мог покровительствовать старший брат.
Вообще для молодого автора из любого города Новороссии «Одесский вестник» был весьма достойной пристанью. К 1841 г. это была крупнейшая провинциальная газета в стране, уже 14 лет под эгидой М.С. Воронцова выходившая в столице Новороссии − Одессе, которая по масштабам экономического и культурного развития тогда все больше претендовала на звание третьего города империи. В 1831 г. русскоязычная версия «вестника», просуществовавшая до 1893 г., стала издаваться отдельно от франкоязычной10 два раза в неделю − по средам и субботам. Повышению качества газеты, всегда напрямую зависящего от образованности ее «вкладчиков» и читателей, способствовали и усилия Д.М. Княжевича, в 1838−1844 гг. усердно и неформально исполнявшего должность попечителя Одесского учебного округа. В 1841 г. газета редактировалась выпускником и преподавателем Ришельевского лицея А.Г. Тройницким, проведшим на посту редактора 23 года, которые по праву считают одним из периодов ее расцвета и роста популярности11. Так что тот факт, что первые публикации о смерти Лермонтова и − следом – о некоторых подробностях трагедии под Пятигорском появилась именно в одесской газете, только отчасти можно считать случайным в истории русской журналистики.
Из столичных изданий первой опубликовала некролог на смерть Лермонтова «Литературная газета», созданная А.А. Краевским в 1840 г. и в 1841 г. выходившая в новом формате три раза в неделю под редакцией Ф.А. Кони. Правда, при информированности, которой по праву гордился ее издатель Краевский, особенно в том, что касалось Лермонтова, несколько странным кажется, что «траурное объявление» появляется в газете лишь 9 августа. Причем довольно сдержанное по тону, не избежавшее фактической неточности (смерть поэта относится к концу июля), оно скромно напечатано на последней странице номера под рубрикой «Литературные и театральные новости» (пусть и первой среди них)12. И это на фоне экспрессивного письма Краевского В.Ф. Одоевскому еще 4 августа 1841 г.: «Да! Лермонтов убит наповал. Горе! Горе! Меня как громом ударила эта новость»13. Возможно, после неприятностей с оперативным, эмоциональным, графически выделенным некрологом на смерть Пушкина в «Литературных прибавлениях…», получивший «строжайший выговор» и за резко полемическое выступление «Литературной газеты» против «Сына отечества» с упоминанием Лермонтова весной 1840 г.14, к тому же надеявшийся тогда расширить свое газетно-журнальное предприятие15, Краевский предпочел быть осторожным.
Хотя более вероятно, что решающую роль в определении формы и содержания некролога на смерть Лермонтова сыграл редактор газеты Кони. Недаром ведь в программе издания на 1841 г. объявлялось, что переходящее к Кони издание, не меняя общей цели и направления, теперь «будет действовать самобытно» в выражении «мнений, выборе статей и сотрудников», а не как «отголосок ”Отечественных записок”»16, которые продолжал редактировать Краевский. Последний действительно в этот период газетой практически не занимался и даже писал о ней несколько отстраненно. Например, передавая журналистские новости М.Н. Каткову, 11 марта 1841 г. среди прочего он сообщил: «Гениальный остряк Кони аккуратно издает “Лит. газету” <…>»17. Так что вопрос об авторе и редакторе некролога Лермонтову в ней может прояснить только дополнительное, включая архивное, исследование.
Сообщая «печальную новость» о том, что «русская литература лишилась одного из талантливейших своих поэтов», «Литературная газета» сосредоточивала внимание на трагедии «преждевременной» смерти, оборвавшей развитие «свежего, своеобразного таланта», «со временем обещавшего нам замену Пушкину». Автор заметки признавал Лермонтова «счастливо начавшим свое литературное поприще» поэтом, но на первый план выходила тема ожиданий, которым не суждено сбыться18. Подобный акцент совершенно оправдан в печатном органе, который стремился к популяризации творчества писателя и связывал с ним перспективы русской словесности. Так, М.Н. Катков в неподписанной рецензии «Литературной газеты» на «Одесский альманах», несмотря на кисловатый отзыв об опубликованных там стихотворениях Лермонтова «Ангел» и «Узник», об их авторе в целом говорил восторженно: «Многого, многого ждем мы от этого могущественного таланта; одни из самых лучших, светлых, блистательных надежд возложили мы на него… Дай бог, чтобы он осуществил их все…»19.
Примечательно, что на странице «Литературной газеты» с некрологом на смерть Лермонтова тема упований относительно его творческого будущего развивалась в переводной статье Варнгагена фон-Энзе «Новейшая русская литература» из берлинского «Архива ученых сведений о России», написанной еще при жизни писателя. Не исключено, что реферат этой статьи был подготовлен слушавшим тогда лекции в Берлине М.Н. Катковым, которого Краевский просил присылать статьи о «германской литературе». Недаром этот материал почти одновременно появился и в «Отечественных записках»20. Известный немецкий критик, истинный знаток и «друг России» упоминал Лермонтова в ряду крупнейших современных литераторов: от Жуковского и Крылова − до Гоголя и Кольцова, высоко оценивая и поэзию, и прозу автора, на котором «заметно посвящение свыше». И хотя начиналась статья с утверждения, что смерть Пушкина была «невознаградимой потерей» и нельзя вскоре ожидать появления равного ему «гения», заканчивалась публикация на более оптимистической ноте: «На Лермонтова, по справедливости, обращены взоры всех русских»21. Тем трагичнее звучал мотив гибели этих надежд, доминирующий в опубликованном на той же газетной странице некрологе.
Почти через неделю после «Литературной газеты» о гибели Лермонтова проинформировали читателей имевшие официальный статус «Санкт-Петербургские ведомости». По непонятным причинам эта некрологическая заметка до сих пор не введена в научный оборот, не упоминается даже в библиографических справочниках.
Между тем 15 августа столичный ежедневник сообщил о «прискорбном известии» о Лермонтове, полученном в Одессе, и дал отсылку к «Одесскому вестнику», на что указывали буквы «О.В.» на месте подписи к заметке. Такая подача материала оправданна, поскольку практически дословно воспроизводилась публикация провинциального издания. Причем, в отличие от частной питерской газеты, «Ведомости» (вероятно, по инициативе редактора А.Н. Очкина) поместили новость на первой полосе в разделе «Внутренние известия»22.
Вопрос об авторстве данного решения тем более интересен, что во многом «параллельные» питерским «Московские ведомости» (пусть и выходившее до 1842 г. гораздо реже − дважды в неделю) вообще проигнорировали сообщение о смерти Лермонтова. Хотя другие новости, приходившие из Одессы, в том числе «по каналам» «Одесского вестника», печатались там постоянно, как и некрологи литераторам. К тому же многие в Москве интересовались судьбой родившегося в первопрестольной и учившегося в Московском университете Лермонтова. Однако сегодня невозможно установить, кто в 1841 г. продиктовал «Московским ведомостям» позицию молчания о смерти писателя, ведь даже имя тогдашнего редактора газеты неизвестно.
«Одесский вестник» в качестве источника информации о кончине Лермонтова, по всей видимости, использовала и «Северная пчела» Ф.В. Булгарина и Н.И. Греча. Причем вслед за «Санкт-Петербургскими ведомостями» (уже 19 августа) она поместила неподписанное сообщение об этом на первой полосе в разделе «Внутренние известия»23. Такое расположение материала отчасти свидетельствовало и о достаточно высокой оценке Лермонтова издателями, поскольку некрологи на смерть менее почитаемых ими (в данном случае неважно, по каким причинам) персон печатались там на 3-ей или 4-ой полосе.
Некролог на смерть Лермонтова в «Пчеле» − сокращенный вариант и так лаконичного текста одесского издания. Заимствование особенно заметно в заключительной фразе: «В бумагах его [Лермонтова. – И.П.], сказывают, найдено несколько неоконченных сочинений». В целом публикация в булгаринско-гречевской газете более пресная, хотя и здесь указывалось на «самые блистательные надежды», которые молодой писатель подавал отечественной литературе. Но упоминание о такого рода ожиданиях тогда превратилось в общее место.
Как и некрологи на смерть Лермонтова во многих других изданиях, сообщение в «Северной пчеле» никак графически не выделено и «теряется» на полосе между новостью о прибытии Их Императорских Высочеств Великой Княгини Елены Павловны и Великой Княжны Марии Михайловны в Ялту и извлечением из обзора состояния Александровской мануфактуры в 1839 г. Очевидно, такой его «спрятанностью» объясняется и неточность Т. Кузовкиной, полагавшей, что в газете Булгарина Лермонтов вообще «не заслужил отдельного некролога» и его имя попало только в сводную «Некрологию» за 1841 г.24 На самом деле о смерти Лермонтова, как это было принято в «Пчеле», говорилось и в отдельной заметке, и в сводном списке, напечатанном уже в начале 1842 г.25
Содержание и форму любого «журналистского» некролога на смерть писателя, при известной предопределенности оценок его личности и творчества жанровым каноном «de mortuis aut bene, aut nihil dicere», всегда интересно соотносить с прижизненными публикациями об его герое. Разумеется, реконструировать общий характер восприятия писателя в каком-либо печатном органе нередко довольно сложно, поскольку оно может существенно меняться с течением времени и даже в «синхронном измерении», отражая различия во взглядах сотрудников.
В этой связи следует отметить достаточно последовательное отношение к Лермонтову в 1840–1841 гг. обеих частных питерских газет, враждовавших между собой, но так или иначе поддержавших тогда Лермонтова: «Литературной газеты» (о чем уже говорилось) и «Северной пчелы». Как известно, отклики последней на две прижизненные книги писателя – роман «Герой нашего времени» (1840. Апр.) и сборник «Стихотворения М. Лермонтова» (начало ноября того же года)26 – отличались комплиментарностью. И в данном случае важно не то, насколько бескорыстными, точными и глубокими были эти хвалебные отзывы27, а то, что их сочувственному настрою соответствовал некролог на смерть писателя, несмотря на отмеченные выше вторичность и налет формальности.
Журнальные отклики на смерть Лермонтова дошли до читателя в среднем на 2−3 недели позднее газетных, что вполне объяснимо более длительным журнально-издательским процессом. Притом источником информации для многих журналов тоже служил «Одесский вестник». Так, публикация петербургского «Сына отечества»28 отличалась от газетной лишь введением заголовка «Некролог», хотя бы минимально выделявшего материал на странице, и исключением оценки Лермонтова как «одного из любимейших» русских писателей. В результате журнальный текст был заметнее на странице, но еще формальнее в содержательном отношении.
Тем более интересно сопоставить этот некролог и отзывы «Сына отечества» о творчестве Лермонтова при жизни писателя. Бросается в глаза непоследовательность позиции журнала, которая как минимум трижды кардинально менялась в 1839−1841 гг. Первые благосклонные оценки произведений Лермонтова («Дума», «Поэт») в 1839 г. принадлежали тогдашнему негласному редактору и ведущему критику журнала Н.А. Полевому29. Однако вскоре Полевой, эволюционировавший в сторону консервативно-монархической позиции, вступил в резкое противостояние с либеральными изданиями Краевского и, прежде всего, со все более влиятельным В.Г. Белинским, чрезвычайно высоко ценившим Лермонтова. Полемика между изданиями впрямую касалась лермонтовских произведений, особенно прозы, которая вовсе не была близка Полевому, и это делало его высказывания о писателе еще непримиримее. В «Сыне отечества» появились такие приговоры Лермонтову – прозаику: «До сих пор ничего порядочного не писал, ибо что писал он, было очень плохо»30.
В январе 1841 г. обозначился новый поворот в восприятии «Сыном отечества» творчества Лермонтова: его поэтическая книга получила доброжелательный отклик официального редактора журнала А.В. Никитенко31. Однако когда пришла весть о кончине писателя, в руководстве журнала вновь разгорался кризис. Никитенко (как ни странно, никак не отозвавшийся в «Дневнике» на смерть Лермонтова) 15 сентября 1841 г. записал: «Я окончательно сложил с себя звание редактора “Сына отечества” и напечатал мое отречение в журналах». Он не желал нести «исключительную ответственность за все неблагопристойности, чтоб не сказать больше, совершаемые “Сыном отечества”»32. Отмеченный нами формальный тон некролога на смерть Лермонтова в этом журнале, представляется, связан как раз с ситуацией редакционной неустроенности и сопутствующей ей невнятицы в редакционной политике.
В ином тоне – тоне фельетонной «болтовни», рассчитанном на требующего исключительно занимательного повествования обывателя и в целом отличающем О.И. Сенковского, − откликнулся на смерть Лермонтова журнал «Библиотека для чтения». Сенковский, понимая, видимо, что собственно новостной ценности «траурное объявление» в «Литературной летописи» сентябрьской книжки уже не может иметь, даже не сообщил о дате трагедии, хотя назвал место – «на кавказских водах».
Тоном «болтовни», в целом характерным для ежемесячника Сенковского, проникнуты и его довольно оперативные сочувственные рецензии на прижизненные публикации Лермонтова. Например, разбор «Стихотворений» подменялся «выписками» из «милых стихов» с добавлением приветственных возгласов «Прелесть!» и «Превосходно!». Как ни парадоксально, определение «милые» (которое и тогда сближалось с представлением о «приятном» и «нежном») критик относил и к полным трагизма стихотворениям «Дума» и «И скучно и грустно…», и к «Как часто, пестрою толпою окружен…» с его «железным стихом». Правда, в той же статье были верно подчеркнуты звучность, сила чувства, отсутствие искусственных романтических преувеличений в лермонтовской поэзии, но эти суждения терялись в потоке пространных стихотворных цитат и пустых комплиментов поэту33.
Менее легковесным, отчасти из-за исключительной краткости (меньше одной журнальной страницы), был чуть раньше опубликованный в журнале отзыв о романе Лермонтова. Характер его главного героя Сенковский лаконично назвал «хорошо» выдержанным, а «Максима Максимыча» − «очерком», взятым «из подлинной книги жизни». Но и здесь заметна интонация «легкого» разговора, хотя и не без претензии на остроумие и владение «языком образованных людей», к чему неизменно (в том числе и в этой рецензии) призывал критик и редактор «Библиотеки…». Так, об обращении Лермонтова-поэта к прозе говорилось, что он «счастливо выпутался из самого затруднительного положения, в каком только может находиться лирический поэт, поставленный между преувеличениями, без которых нет лиризма, и истиною, без которой нет прозы»34.
В отклике «Библиотеки…» на пятигорскую трагедию тон «болтовни» слышится уже в «подводке» к главной теме: «Литература наша беспрерывно поносит новые потери, которые не вознаграждаются новыми приобретениями. Одни сходят с поприща, ища отдыху после трудов, другие умирают». Журнал Сенковского повторил и клишированные суждения о покойном Лермонтове («подавал столь блистательные надежды», его «кончина» должна «огорчить всех любителей русской словесности»). Многословие при поверхностности высказывания, трюизмы заглушали трагический пафос. Раскованная же манера беспорядочного сообщения «разных известий» позволила журналисту без какой-либо остановки, не пользуясь даже делением текста на абзацы, от лермонтовского «сюжета» перейти к очень слабо связанным с ним рассуждениям о современных литературных тенденциях: «При нынешнем чрезвычайно ограниченном числе талантов, которые еще пишут, вся словесность наша по необходимости заключилась в журналах. Это явление не у нас одних поражает наблюдателя»35. Так по сути «забалтывалась» тема гибели одного из самых выдающихся писателей того времени, хотя само наблюдение автора «Библиотеки…» относительно нарастающей журнализации литературы важно и своевременно.
Вероятно, осознавая неадекватность реакции журнала на смерть Лермонтова, Сенковский решил подправить ситуацию, перепечатав в отделе «Смесь» следующего номера рассмотренный нами выше очерк Андреевского «Пятигорск и Кавказские минеральные воды в июле 1841 года» с небольшими купюрами. Возможно, Сенковского подвигли к этому цитирование материала в других изданиях и прямая ссылка на него в главном конкуренте – «Отечественных записках», которые, безусловно, возбуждали интерес аудитории к публикации «Одесского вестника». Так или иначе, она стала доступна широкой публике именно благодаря «Библиотеке…»36.
Все рассмотренные некрологи Лермонтову в периодической печати по эмоциональной напряженности и содержательности (несмотря на малый объем, характерный для журналистского «слова о мертвом») превосходила анонимная заметка под заголовком «Кончина Лермонтова» в журнале М.П. Погодина «Москвитянин» (№ 9). Автором ее, полагаем, выступил ведущий критик журнала С.П. Шевырев.
Весьма симптоматично в этом отношении, что лишь в некрологе «Москвитянина» особо отмечалась роль Кавказа в творческой жизни Лермонтова, черпавшего там «новые вдохновения»37. Это был и очень верный журналистский «ход», позволявший о многом напомнить аудитории. Прежде всего, о недавно напечатанной в «Москвитянине» статье Шевырева о «Герое нашего времени», в которой специально выделялась кавказская тема у Лермонтова38. И о том, что именно этому журналу писателем было передано для печати стихотворение «Спор», созданное им незадолго до последней кавказской «командировки» и в полемическом ключе развивавшее тему взаимоотношений Кавказа и России39. На таком фоне следующее за словами о «новых вдохновениях» короткое предложение «Теперь все кончено» получало дополнительную выразительность.
В заметке «Москвитянина» использовались различные риторические приемы, возможности синтаксического выделения. Последняя фраза напечатана с красной строки: «Сердце обливается кровью, когда подумаешь, сколько прекрасных талантов погибает у нас безвременно! [курсив наш. – И.П.]»40. Приученная читать между строк русская публика вполне могла уловить намек на насильственную смерть писателя и на то, что такого рода трагедии становились едва ли не закономерностью в современной России. Кстати, в пользу принадлежности некролога перу Шевырева говорит перекличка этого его мотива с прозвучавшим в шевыревском стихотворении «На смерть Лермонтова», напечатанном в сборнике «Русская беседа» с полной подписью автора41.
Интересно, что в целом связь некролога на смерть Лермонтова в «Москвитянине» с помещенными здесь при жизни писателя рецензиями на его произведения, как показывает анализ, более сложна, чем подобные соотношения в других периодических изданиях. Особенно, если верно наше предположение об авторстве Шевырева. С развернутыми разборами творчества Лермонтова критик, как известно, выступил только в 1841 г., когда Погодин с его помощью стал издавать журнал, − так что на звание «первооткрывателя» Шевырев претендовать не мог. Но уже в первой из своих статей он сумел показать в молодом авторе черты одновременно «одушевленного лирика» и «замечательного повествователя», «свежего таланта», которому равно доступны «оба мира» − «наш внутренний, душевный, и внешний, действительный»42. Причем одним из первых Шевырев попытался дать истолкование произведений Лермонтова в контексте историософской оппозиции Россия − Запад. Разумеется, в результате критик, принадлежавший к консервативному лагерю, «правым» славянофилам, а отчасти и сторонникам «теории официальной народности», многое не принял в творчестве Лермонтова. Прежде всего, это касалось «главной мысли» «Героя нашего времени», по мнению критика, «олицетворившейся» в характере Печорина, который «есть один только призрак, отброшенный на нас Западом», «тень его недуга», его скептического индивидуализма43. Однако это не помешало Шевыреву признать «глубокую истину и даже нравственную важность» романа44.
Вторая развернутая рецензия Шевырева − на стихотворный сборник Лермонтова45, как неоднократно отмечалось в науке, вызвала неудовольствие современников из самых разных литературно-общественных лагерей (не только Белинского, но и Хомякова, и Вяземского46). Действительно, Шевырев явно преувеличил опасный для оригинального развития поэта «протеизм» (по сути, уравняв его с эклектизмом и подражательством) и даже усомнился в достаточной зрелости таланта Лермонтова для издания поэтического сборника47.
Вместе с тем несправедливые упреки Лермонтова Шевыревым в постоянном и излишнем следовании поэтам-предшественникам были неудачным следствием во многом верной постановки важных историко- и теоретико-литературных вопросов: например, вопроса о причинах «протеизма» в современной критике отечественной литературы в целом. Шевырев не раз к нему обращался: за десятилетие до статьи о поэзии Лермонтова он трактовал «протеизм в высшей степени» как свойство русского искусства, а спустя десятилетие вполне одобрительно высказывался о «протеизме» В.А. Жуковского48. Ставился критиком и вопрос об эклектизме как черте особого рода «гениев» − «женственных», «пассивных», и не только в России49.
В рецензии на «Стихотворения» Лермонтова в 1841 г. Шевырев с удовлетворением признавал определенное усиление самобытности в зрелой поэзии Лермонтова, перспективы его «расцветания» (слово из некролога). Все это позволяет, отмечая весьма непростые «отношения» некролога на смерть Лермонтова в «Москвитянине» и предыдущих статей Шевырева о его творчестве, не абсолютизировать различия в их пафосе.
Показательно, кстати, что именно в реферате шевыревской рецензии на «Стихотворения» Лермонтова нашлось место для отклика на смерть писателя и в «Журнале Министерства народного просвещения». Публикация принадлежала перу И.Д. Галанина, довольно умело ведшего «обозрение русских газет и журналов» в официальном, пропагандировавшем идеи уваровской «теории официальной народности» издании. Среди всех суждений о творчестве Лермонтова в периодике 1841 г. обозреватель нашел «справедливейшими» высказывания «опытного критика» Шевырева и, соответственно, с его статьями подробно познакомил свою аудиторию50. Причем, передавая неоднозначные суждения критика «Москвитянина» о «протеизме» Лермонтова-поэта, Галанин акцентировал внимание на том, что это «протей с необыкновенным талантом» и что сильное «постороннее влияние» вполне естественно для молодого автора. Неслучайно как раз в этом фрагменте реферата появились слова сожаления о «так рано умолкнувшей лире» Лермонтова51. Тем не менее полноценного некролога на смерть писателя в министерском журнале не появилось.
Среди откликов на кончину Лермонтова особое место занимает анонимная статья в сентябрьской книжке «Отечественных записок», написанная, как известно, В.Г. Белинским. Аналитическая и одновременно публицистически страстная, она в целом адекватно отразила масштаб и смысл пятигорской трагедии. Вместе с тем, изначально задуманная как рецензия на второе издание «Героя нашего времени» и помещенная в критико-библиографическом разделе, публикация с очень значительной (как почти всегда у «неистового Виссариона») полемической составляющей выходит далеко за рамки жанра некролога. Поэтому представляется верным оставить эту статью за рамками данного исследования, материалом для которого послужили именно «журналистские» некрологи. Это тем более оправданно, что названная статья, как и весь комплекс суждений Белинского о творчестве Лермонтова, уже неоднократно становилась предметом рассмотрения историков русской литературы и журналистики52.
Интересен список достаточно крупных периодических изданий обеих столиц, которые тогда вообще обошли вниманием смерть Лермонтова. Это упоминавшаяся выше газета «Московские Ведомости» и петербургские журналы «Современник», «Маяк современного просвещения и образованности» и «Русский вестник» − органы довольно разных «партий». Совершенно закономерным представляется отсутствие информации о случившемся под Пятигорском в «Маяке», редактировавшемся тогда С.А. Бурачком53. Журнал отличался крайней реакционностью, основанной на столь превратно истолкованном понятии «народность», что даже вполне благонамеренные, активно сотрудничавшие с властью литераторы трактовали издание как «дело самое нерусское» (определение В.Ф. Одоевского)54. Издание печально прославилось своим принципиальным неприятием идейного содержания творчества Лермонтова, заявленным в двух статьях Бурачка: «“Герой нашего времени” М. Л. (Разговор в гостиной)» и «Стихотворения М. Л. (письмо к автору)»55. В первой из них показательно высказывание о смерти Печорина как «настоящего автора книги», «во зло» употребившего «прекрасные свои дарования»: «Жаль, что он умер и на могиле поставил себе памятник “легкого чтения”, похожий на гроб повапленный, − снаружи красив, блестит мишурой, а внутри гниль и смрад»56. Напечатать же некролог на смерть писателя с перечислением «грехов» покойного, который, по Бурачку, «клеветал на целое поколение людей»57, и призывом молиться за него (как могли писать в некрологах в давние времена) в 1841 г., разумеется, было невозможно. Редактору «Маяка» оставалось только промолчать в ситуации «прощания» с Лермонтовым в отечественной журналистике.
В значительной мере близкую «Маяку» идейную позицию занял начатый в 1841 г. Н.И. Гречем и Н.А. Полевым «Русский вестник», хотя эта близость редакцией последнего никак не оговаривалась. В открывающей журнал программной статье Греч подчеркнул, что издание продолжит патриотическую линию известного в первой четверти XIX в. ежемесячника С.Н. Глинки в новых условиях, когда Россия «опередила почти все страны мира» и отечественная литература должна соответствовать этому статусу страны. Важнейшей задачей словесности и, соответственно, «Русского вестника» объявлялось «распространение важных и полезных знаний», конечно, в основном о России58. Однако даже беглый просмотр журнала за 1841 г., подтверждая в целом верность его консервативно-патриотическому верноподданническому направлению, заставляет задуматься о целесообразности специального исследования издания, которое до сих пор остается, по сути, не изученным историками журналистики. Интерес, представляет, прежде всего, его литературно-критическая практика, которая явно расходилась с одиозными атаками «Маяка», что четко проявилось, например, в отношении к Лермонтову.
Как отмечал уже В.Э. Вацуро, отзыв Греча о Лермонтове в «Русском вестнике» был достаточно неожиданным59. Действительно, автор цитированной нами программной статьи в том же номере поместил свой «Взгляд на произведения литературы в 1840 г.», в котором среди «превосходнейших» сочинений принадлежащих «собственно изящной» русской словесности выделил «Героя нашего времени». Он выступил в защиту романиста, против обвинений его «в ложном направлении», подчеркнув неправомерность отождествления автора с героем, который изображен «резко и счастливо». И хотя в один ряд с «Героем нашего времени» Греч поставил ныне почти забытые произведения (например, повести М. Жуковой), его отзыв примечателен профессионализмом и способностью − по крайней мере иногда − дистанцироваться от излишней идеологизации критики. Это помогло ему и в «Стихотворениях» Лермонтова увидеть поэта «пламенного, умного, разнообразного, благородного». В целом один из редакторов-издателей «Русского вестника» сумел признать в Лермонтове «прекрасный талант, который, как мы надеемся, созреет с летами автора»60. На этом фоне странным кажется отсутствие в журнале некролога на смерть писателя. Хотя, заметим, в общем некрологическом своде за 1841 г., помещенном в первом номере «вестника» уже в следующем году, имя Лермонтова упомянуто.
Сегодня не вполне ясны причины молчания в 1841 г. о смерти Лермонтова и плетневского «Современника», никогда не декларировавшего истово консервативной русофильской позиции. Возможно, к такому решению П.А. Плетнева подтолкнула редакторская ревность в условиях борьбы между журналами и крайняя занятость по службе, ведь как раз в это время его избрали ректором Петербургского университета, что еще больше ограничило время для журнальной работы. Друг Пушкина, во многом вынужденный тогда взять на себя все заботы по изданию основанного тем «Современника», был настроен против «Отечественных записок», которые в 1839 г. возглавил Краевский − бывший сотрудник пушкинского и какое-то время послепушкинского «Современника». С этими изменениями, как принято считать, связан был и окончательный отход от плетневского журнала Лермонтова, не без содействия Краевского публиковавшегося там и поначалу сотрудничавшего в обоих изданиях. Кроме того, как и многих литераторов, составлявших в свое время «пушкинский круг», Плетнева раздражала критическая практика Белинского, включая его апологетическое отношение к Лермонтову. В результате уже выход лермонтовского романа и поэтического сборника Плетнев встретил отзывами хотя и благожелательными, признающими талант писателя, но по сравнению с «Отечественными записками» подчеркнуто более сухими и лаконичными61. В ситуации же «прощания» с Лермонтовым Плетнев, очевидно, предпочел молчание исполнению даже элементарного «долга современных некрологов», о котором 15 лет назад писал его великий друг.
Подводя итоги, можно сказать, что в 1841 г. русская журналистика в целом прошла испытание «прощанием» с Лермонтовым, хотя по многим причинам реакция периодики тогда была не вполне адекватна масштабу события. Специальные публикации с откликами на пятигорскую трагедию поместили восемь изданий − четыре газеты (в хронологическом порядке): «Одесский вестник», «Литературная газета», «Санкт-Петербургские ведомости», «Северная пчела») и четыре журнала (в алфавитном порядке: «Библиотека для чтения», «Москвитянин», «Отечественные записки», «Сын Отечества»). Упоминание о смерти писателя, «спрятанное» в недрах очередной статьи-реферата, появилось и в «Журнале Министерства народного просвещения». Интересно также, что «Одесский вестник» и «Библиотека для чтения» писали о случившемся в двух номерах подряд. Кроме того, в некоторых газетах имя писателя фигурировало в общих некрологических сводах за 1841 г., опубликованных уже в 1842 г.
Вместе с тем реализовать принцип новостной оперативности, столь важный для жанра «журналистского» некролога, столичная периодика тогда не смогла (в отличие, например, от ситуации с кончиной А.С. Пушкина). Только через две недели после смерти Лермонтова о трагедии под Пятигорском первой, очевидно, благодаря А.С. Андреевскому, сообщил «Одесский вестник» − провинциальная газета, послужившая (во всяком случае, объявленная) источником информации и для некоторых столичных изданий, хотя в обе российские столицы весть о случившемся благодаря частной переписке тогда уже дошла. Однако даже «Литературная газета» под редакцией Кони, издававшаяся хорошо информированным Краевским − близким знакомым Лермонтова, не только уступила первенство официальной газете Новороссии, но и неверно указала дату кончины писателя в своем некрологе. Журнальные же сообщения появились и вовсе в сентябрьских номерах.
Все отклики на смерть Лермонтова, кроме включенного в очерк Андреевского в «Одесском вестнике» и «Библиотеке для чтения», вышли в свет без подписей. Как показывает анализ, можно утверждать, что автором первого упоминания о смерти Лермонтова в «Библиотеке для чтения» был Сенковский, а некролога в «Москвитянине» – Шевырев. Вместе с тем дополнительных, в том числе архивных, разысканий требует не только атрибуция «траурных объявлений». Необходима и более полная реконструкция принципов работы различных редакций (редакторов), принимавших решения о времени, месте, объеме и форме соответствующих публикаций.
Обращает на себя внимание, что, очевидно, после известных неприятностей с некрологами на смерть Пушкина, никто из редакторов, напечатавших сообщения о смерти Лермонтова, не решился как-либо выделить их на страницах изданий графически – рамкой или шрифтом. При этом в таких консервативных газетах, как «Санкт-Петербургские ведомости» и «Северная пчела», некрологи на смерть Лермонтова были помещены на первой полосе. А в журналах «Москвитянин» и «Сын отечества» они отделялись от соседних материалов заголовками – соответственно, «Кончина Лермонтова» и «Некролог».
Цензурный запрет упоминать о дуэлях обусловил молчание всех изданий о причинах трагедии под Пятигорском. Но формулировки типа «преждевременно нашел смерть» («Литературная газета»), «погиб безвременно» («Москвитянин»), хотя и не были прозрачными в условиях продолжавшейся Кавказской войны, вполне могли быть расшифрованы читателями, даже не имеющими дополнительных источников информации. Журналисты находили способы подсказать им нужный «код». Например, в материале Шевырева содержались намеки на близость «историй» гибели Лермонтова и Пушкина, о смертельной дуэли которого знала вся читающая Россия.
Неизменность высоких оценок таланта Лермонтова и упоминаний о связанных с ним «блистательных надеждах» российской словесности, разумеется, отчасти диктовалась этическим каноном жанра − De mortius aut bene aut nihil. Недаром считается, что для автора некролога главная опасность – превратиться в панегириста, забывшего о чувстве меры. Для редакции же, публикующей некролог на смерть писателя, важно избежать и кардинальных противоречий между его пафосом и пафосом прижизненной критики творчества покойного в этом издании. В ситуации «прощания» с Лермонтовым, подчеркнем, это в общем удалось. Причем самым сложным оказалось положение «Москвитянина», начавшего выходить только в 1841 г. и с очень небольшими промежутками напечатавшего два весьма критических разбора прижизненных книг Лермонтова и некролог на его смерть.
При всем сходстве (в том числе благодаря цитированию, отсылкам) отклики на смерть Лермонтова в разных изданиях имеют и значительные различия. Они очень заметны, например, в авторских интонациях: от сухой (формальной) − до тона фельетонной «болтовни». Причем различия в авторских и редакционных стратегиях мало связаны с принадлежностью поместивших некрологи органов к той или иной литературно-общественной «партии» или к тому или иному типу издания. Так, весьма лаконичные и формальные по тону сообщения появились и в газете «Северная пчела», и в журнале «Сын Отечества». А более или менее развернутые, содержательные и эмоциональные отклики на гибель Лермонтова − и в либерально-западнических «Отечественных записках», и в консервативном «Москвитянине». Правда, из этих двух публикаций только увидевшая свет в журнале Погодина вполне соответствовала параметрам жанра «журналистского» некролога.