- Русский
- English
Three Parables of the Kingdom of Heaven in Samuel Beckett’s Waiting for Godot
Микеладзе Наталья Эдуардовна
доктор филологических наук, профессор кафедры истории зарубежной журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносов, fornatalia@bk.ru
Natalia E. Mikeladze
PhD, Full Professor at the Chair of History of Foreign Journalism and Literature, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, fornatalia@bk.ru
Аннотация
В статье выявлено присутствие в пьесе «В ожидании Годо» отголосков трех притч Царствия Небесного (о девах, о винограднике и работниках, о брачном пире и дорогах) и исследована их роль в постановке ключевых проблем пьесы: о надежде, природе благодати и возможностях человека ее обрести.
Ключевые слова: Сэмюэль Беккет, «В ожидании Годо», притчи Царствия Небесного, притча о девах, притча о винограднике и работниках, притча о брачном пире и дорогах, Августин, благодать, надежда, Спасение.
Abstract
The article points out in Beckett’s Waiting for Godot the references to three Parables of the Kingdom of Heaven (of virgins, of the vineyard and laborers, of the wedding and highways) and studies what it contributes to the key problems of the play such as hope for salvation, nature of God’s grace and our chances to gain it.
Key words: Samuel Beckett, Waiting for Godot, Parables of the Kingdom of Heaven, parable of virgins, parable of the vineyard and laborers, parable of the wedding and highways, St. Augustin, grace, hope, Salvation.
В тексте пьесы Беккета «В ожидании Годо» (En attendant Godot, 1952 \ Waiting for Godot, 1953) многое прямо или косвенно отсылает к Библии. Часть из этих отсылок на поверхности: распятые вместе с Христом разбойники, братья Авель и Каин, крестная жертва Иисуса Христа и образ Голгофы1. Часть вводятся цитатами из Библии: такова тема ожидания Суда и Царства Небесного2, или «ветер в камышах»3.
Но есть в тексте несколько скрытых библейских аллюзий. Они-то, в конечном счете, и помогут нам прояснить смысл пьесы.
Еще Мартин Эсслин, не допускавший «христианского толкования» «В ожидании Годо», писал: «Высказывания Беккета и текст говорят о том, что в пьесе речь идёт о надежде на спасение через милость Господню. Означает ли это, что пьеса христианская или даже религиозная? Есть несколько наивных интерпретаций в этом роде. …Но эти религиозные толкования игнорируют существенные особенности пьесы − постоянный акцент на неопределённость встречи с Годо, его нереальность, иррациональность и постоянную демонстрацию тщетности надежды на его приход. Акт ожидания Годо, в сущности, явлен как абсурд»4.
Тщетность надежды, ожидание как абсурд, случайность милости Божией – таков, с точки зрения М. Эсслина, смысл пьесы Беккета.
Известно, что история двух распятых вместе с Христом разбойников (они же воры, преступники, мятежники) глубоко трогала Беккета. Она воспринималась им как метафора двойственности человеческого удела: спасение или проклятие? Один из злодеев до конца – на кресте – злословил Бога. Другой (распятый по правую сторону от Христа) в последние мгновения перед смертью узнал Бога и был спасен, стал первым, кому было обещано Царствие Небесное (Лк. 23:33, 39−43). Так и на Страшном суде отделит Господь овнов от козлищ, праведников от нечестивцев, и поставит одних по правую Свою сторону, а других – по левую (Мф. 25:32−33).
В том же смысловом ряду для Беккета, по всей видимости, находится история жертвоприношений сыновей Адама, лишь одно из которых было принято Богом.
Многие исследователи творчества Беккета приписывают ему убеждение в случайности человеческого жребия на основании его интереса к этим историям и к учению Св. Августина о благодати: о ниспослании её избранным и отказе в ней прочим (“of grace given and grace withheld”, − как выразился Беккет)5. Чем определяется выбор Бога? Могли ли два разбойника (или два брата) поменяться местами? Почему один спасен, а другой проклят?
Между тем, постоянное возвращение Беккета к этим вопросам говорит, скорее, о мучающем его сомнении в случайности Божьей милости, равно как и в августинианской концепции Предопределения. Также это говорит и о неутолимом желании разобраться в смысле Писания. Отсюда знаменитый императив Беккета: «может быть» (The key word in my plays is “perhaps”)6.
Таким образом, не только метафизика «спасения – осуждения», «света – тьмы» занимала драматурга в истории разбойников. Проблематика «первые – последние», «званые – избранные», «спасенные – проклятые», в конечном счете, замыкается на сложнейший вопрос о природе благодати и возможности человека её заслужить.
Слышавшие сие сказали: кто же может спастись?
Но Он сказал: невозможное человекам возможно Богу.
(Лк. 18:26-27)
Весь этот комплекс вопросов восходит к притчам Иисуса и поверяется ими.
Однако само это знание потому и было облечено в форму притчи, что предназначалось Иисусом не всем, но избранным, его ученикам. Здесь коренится трудность. Но она преодолима.
Ибо говорил Он не для того, чтобы сохранилось в тайне:
Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях (Мф. 10:27).
Что же это за скрытые мотивы, обнаруживаемые в тексте пьесы Беккета? Это три евангельские притчи: притча о брачном пире, притча о винограднике и работниках и притча о девах. Первая является обрамляющей, рамочной, две другие имеют дополнительный (поясняющий) характер. Также в тексте пьесы присутствует весьма показательная, на мой взгляд, отсылка к книге Иова.
Притча о девах
В 1980-е гг. Кристин Моррисон в статье о незамеченных прежде у Беккета библейских аллюзиях указала на родство ситуации пьесы «В ожидании Годо» с евангельской притчей о девах.
Вспомним эту притчу:
«Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули. Но в полночь раздался крик: вот, жених идет, выходите навстречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут. А мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! отвори нам. Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас. Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. 25:1−13).
По мнению К. Моррисон, библейское «Вот, жених идет, выходите навстречу ему» (“Behold, the bridegroom cometh; go ye out to meet him”)7 эхом отзывается в торжествующих словах Владимира: «Это Годо! Наконец! …Это Годо! Мы спасены! Пойдем ему навстречу!» (“It's Godot! At last! …It’s Godot! We’re saved! Let’s go and meet him!”8). Исследовательница уподобляет ожидающим девам двух персонажей-«отщепенцев» Беккета, придавших своему ожиданию особый смысл: «Что мы здесь делаем, вот в чем вопрос. И наше счастье (we are blessed), что мы знаем ответ. Да, во всем этом ужасном хаосе ясно одно: мы ждем, когда придет Годо» (“Yes, in this immense confusion one thing alone is clear. We are waiting for Godot to come”).
В евангельской притче, Жених в итоге приходит и берет с собой тех, кто готов к брачному пиру. «Но в этой пьесе, − пишет К. Моррисон, − Владимир ошибается; они не спасены и не благословенны; и Эстрагон прав, когда говорит, что они «в аду»9. Библейская правда, тем самым, иронически контрастирует с драматической правдой: Владимир волен ждать назначенной встречи, но Жених вовсе не обязан приходить. Что испытывает, в таком случае, зритель, узнающий реминисценцию? Он переживает «жестокий комизм разбившейся надежды»10.
Таким образом, по мнению К. Моррисон, эта притча, «вместе с другими историями спасения в этой пьесе» (о двух разбойниках, об овцах и козлах), «выполняет ироническую функцию». Она «насмехается над реальной надеждой»11 и лишь подчеркивает, что герои Беккета не будут спасены: «в их пустыне явление Спасителя исключено»12.
Притча о девах, действительно, присутствует в подтексте пьесы Беккета. Но смысл её присутствия иной, нежели считает К. Моррисон. И выводы исследовательницы, родственные вышеприведенному мнению М. Эсслина, не кажутся мне верными. Необходимо эту притчу поверить другими. И тогда мы убедимся, что библейские «истории спасения», использованные в пьесе Беккетом, вовсе не насмехаются над людскими надеждами. Напротив – они дарят и поддерживают надежду.
Итак, «тщетны ли надежды»? «Абсурдно ли ожидание»?
Что подскажут нам две другие притчи, к которым отсылает своего зрителя-читателя Сэмюэль Беккет?
Притча о винограднике и работниках также по-своему характеризует героев Беккета, вносит свои нюансы в понимание Божьей милости (тема «первые − последние»). И помогает автору выйти за пределы «парной» теории благодати, когда один спасен, а другой осужден.
Вспомним притчу:
«Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой; выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите. Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив от того, что я добр? Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 20:1−16).
В обоих действиях обнаруживаются короткие отсылки к этой притче. Некогда герои Беккета были работниками на винограднике. В 1 акте мы узнаем, что Владимир и Эстрагон вместе с того дня, когда они работали на сборе винограда, и Эстрагон хотел утопиться, а Владимир его вытащил. С тех пор они «идут этой дорогой вместе». И все время сомневаются, для одной ли дороги (for the same road) они созданы: «А может, нам лучше было бы расстаться, просто разойтись?» (chacun de son coté − каждый на своей стороне, как два разбойника, справа и слева).
Во 2 акте они вновь вспоминают сбор винограда, «у этого, у Бонелли» (Nous avons fait les vendanges …chez un nommé Bonnelly). И вновь в связи с дорогой, на которой теперь находятся. Похоже ли это место на тот виноградник? («Огромная разница», − считает Владимир). Эстрагона вообще раздражают все эти разговоры о пейзажах: «Всю жизнь я барахтался в грязи! А ты хочешь, чтобы я различал декорации!».
Итак, «каждый на своей стороне» или «для одной ли дороги»?
Что это за оппозиция у Беккета? Она восходит к двум библейским историям.
Первая на поверхности – это уже упоминавшаяся история о двух разбойниках, один из которых был спасен, а другой проклят. Один из двоих – «приличный процент», − мрачно иронизирует Владимир.
Оппозиция «две стороны» − «одна дорога», возникающая в тексте в связи с отголоском притчи о винограднике и работниках, помогает нам понять, что именно герои Беккета противопоставляют истории двух разбойников. Надо полагать, им дает надежду на общее спасение притча о тех, кто на дорогах и будет взят в Царствие Небесное. То есть притча о брачном пире.
Притча о брачном пире
Эта евангельская притча, по моему убеждению, лежит в основании пьесы «В ожидании Годо» и является смысловой рамой всего драматического действия. Между тем, она была по недоразумению упущена из вида исследователями13, как и притча о винограднике и работниках.
Вспомним саму притчу:
«Иисус, продолжая говорить им притчами, сказал: Царство Небесное подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего и послал рабов своих звать званых на брачный пир; и не хотели придти. Опять послал других рабов, сказав: скажите званым: вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото, и все готово; приходите на брачный пир. Но они, пренебрегши то, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою; прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их. Услышав о сем, царь разгневался, и, послав войска свои, истребил убийц оных и сжег город их. Тогда говорит он рабам своим: брачный пир готов, а званые не были достойны; итак пойдите на распутия и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы те, выйдя на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых и добрых; и брачный пир наполнился возлежащими. Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; ибо много званых, а мало избранных». (Мф. 22: 1−14).
И персонажи пьесы Беккета (Владимир и Эстрагон) – это не те первоначально «званые» книжники и первосвященники, пренебрегшие приглашением, а простые люди. Те, кто смиренно ждет на распутиях, что придут за ними слуги царские и позовут их на брачный пир, то есть в Царствие Небесное.
Есть множество деталей в тексте пьесы, подтверждающих связь её содержания с этой притчей.
Дорога (a country road)– доминанта пространства пьесы. Эстрагон в 1 акте напоминает о «красоте дороги» (beauty of the way) и «доброте путников» (goodness of the wayfarers), как условии их ожидания:
Э. – Иногда мне кажется, что лучше бы нам расстаться.
В. – Ты далеко не ушел бы.
Э. – В этом вся загвоздка. (Пауза.) Правда, Диди, в этом ведь вся загвоздка? (Пауза.) Чтоб была красивая дорога. (Пауза.) И добрые путники. (Пауза. Нежно.) Правда, Диди? (Пер. А. Михаиляна).
Чуть позднее, когда в первый раз являются вечные скитальцы Поццо и Лаки, мы узнаем еще одну важную характеристику дороги. Оказывается, герои Беккета ждут на дороге, которая предназначена «для всех» (à tout le monde; free to all). Поццо вынужден это признать, хотя и очень недоволен этим обстоятельством: это «бесчестие, позор», но «это так и есть».
Во 2 акте ослепший Поццо принимает бродяг Беккета за разбойников (highwaymen), одновременно отсылая и к мотиву двух разбойников и к притче о брачном пире (в Библии короля Иакова «дороги» и «распутия» названы “highways”14).
Герои-клоуны Беккета надеются быть взятыми в царство Годо, «к нему». Там их накормят, обогреют, уложат спать… Это стоит ожидания. Однажды они прямо говорят об этом15:
В. – Сегодня вечером мы, может быть, уснем у него, где тепло, сухо; ляжем на соломе, с набитыми животами. Ради этого стоит подождать. Разве нет? (пер. С. Исаева)
«…Как ты вошел сюда не в брачной одежде?», − спрашивал царь в притче одного из пришедших на пир. И изгонял его во тьму. Это значит, мало ждать с терпением «на дорогах», нужно ждать «в брачных одеждах», то есть в стремлении к чистоте и красоте нравственной.Трогательные герои-клоуны Беккета понимают это также и буквально: «Нельзя пренебрегать мелочами», − говорит Владимир (Never neglect the little things of life). Даже в нищете нужно соблюдать опрятность: завязать шнурки, застегнуть ширинку, подтянуть штаны.
Герои Беккета сами себе формулируют запреты и ограничения: им нельзя смеяться, нужно быть застегнутыми и обутыми, нельзя травить анекдоты и верить снам и ночным кошмарам.
Им нужно быть готовыми к приходу Годо.
Каков же человек в этом процессе ожидания?
Молящий, проситель16, коленопреклоненный, растративший попусту все свои права:
Э. – Какую роль мы в этом играем?
В. – Роль? Роль просителей. (Celui du suppliant. On our hands and knees).
Э. – У нас больше нет прав?
В. – (Четко.) Мы их разбазарили. (Nous les avons bazardés. We got rid of them). (Пер. А. Михаиляна)
Персонажи Беккета добры и сострадательны, готовы придти на помощь. В кромешной нищете, в голоде и отчаянии они продолжают заботиться друг о друге с нежностью, любовно. Они умеют сохранять верность и прощать. Они всегда на стороне униженных и жертв (их возмущает натертая до крови веревкой шея Лаки). Хотя порой и склонны ошибаться, определяя саму эту сторону (притворщику Поццо легко удается разжалобить и ввести их в заблуждение, так что на мгновение «мучителем» им видится уже Лаки).
Они трогательны и непреодолимо человечны. Таковы беккетовы герои-клоуны Владимир и Эстрагон – истинные «Божьи скоморохи» пьесы «В ожидании Годо».
В целом, особенности места действия (willow . . . that tree . . . that bog…) пьесы Беккета весьма показательны:
Э. – …Ты уверен, что это здесь?
В. – …Он сказал, около дерева. (Они смотрят на дерево.) Ты видишь другие деревья?
Э. – Что это?
В. – Похоже на иву.
Э. – …Это скорее куст.
В. – Деревце.
Э. – Куст.
В. – Де… (меняется) Что ты хочешь этим сказать? Что мы ошиблись местом?
В. – (Оглядываясь вокруг себя.) …Тебе знакомо это место?
В. – …И все же… Это дерево… (Поворачиваясь к публике.)…это болото. (Пер. А. Михаиляна).
Дерево-ива, болото, куст17… Любопытно, что аналогичные детали пейзажа сконцентрированы в библейской Книге Иова. Там, где речь идет о кротких и покорных Сотворившему их мощном бегемоте и бесстрашном левиафане:
«И отвечал Господь Иову из бури и сказал:
…он ложится под тенистыми деревьями, под кровом тростника и в болотах; тенистые дерева покрывают его своею тенью; ивы при ручьях окружают его…» (Иов 40: 1, 16-17)
«…под всем небом все Мое» (Иов 41:3)
Мы помним, к чему приходил ветхозаветный Иов:
«И отвечал Иов Господу и сказал: знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. …Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42:1-2, 6)
«Намерение Господа не может быть остановлено» − из этого исходил и Св. Августин в своей трактовке Предопределения и благодати, опираясь на сказанное Св. апостолом Павлом:
«А кого Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил». (Рим. 8:30)
Даже если клоуны Беккета всего этого и не изучали в своей «безбожной школе», они знают по-своему выстраданным знанием: надо смиренно ждать.
Ибо, как сказано в псалме18:
«Твердо уповал я на Господа, и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои; …Блажен человек, который на Господа возлагает надежду свою и не обращается к гордым и к уклоняющимся ко лжи». (Пс. 39: 2-3, 5)
Возвращаемся к изначальному и главному вопросу этой пьесы: кто может спастись? Кто будет взят в Царствие Небесное, и может ли человек как-то заслужить его?
Две точки зрения.
Первая. Человек таков, каков есть, сколько ни вертись. От себя не уйдешь:
В. – Все дело в темпераменте.
Э. – В характере.
В. – Ничего не поделаешь.
Э. – Из кожи вон лезть бесполезно.
В. – Кем был, тем и останешься.
Э. – Выше головы не прыгнешь.
В. – Главное не изменишь.
Э. – Ничего не поделаешь. (Пер. А. Михаилян)
«Зерно кедра так или иначе превратится в кедр. Зерно терновника превратится в терновник. …Каждый в конце концов приходит к тому, к чему тяготеет», − несколько ранее написал старший современник Беккета А. де Сент-Экзюпери19.
Вторая точка зрения. Чтобы заслужить благодать, надо быть святым. Но как это возможно, если в большинстве людей в разных пропорциях живут Авель и Каин, праведник и грешник?
В. − У нас назначена встреча, этим все сказано. Мы не святые, но у нас назначена встреча. Сколько людей могут сказать о себе то же самое?
Э. – Тысячи.
В. – Ты так думаешь?
Э. – Не знаю.
И впрямь, есть от чего впасть в отчаяние.
Впрочем, драматург и его герои, похоже, склоняются к другому пониманию пути человека к спасению.
От себя не уйдешь. Но тем вернее делает тот, кто прилагает усилие, кто совершает даже малые поступки, кто, пусть вопреки себе, старается стать достойным благодати. Люди должны совершать поступки, чтобы не оказаться «в одиночестве посреди небытия» (alone …in the midst of nothingness).
И здесь очень важна роль привычки. «Время течет медленно, − говорит Владимир, − и заставляет нас разнообразить его поступками, которые …могут на первый взгляд показаться разумными, но к которым мы привыкли».
Еще Аристотель утверждал, огромную роль привычки в формировании характера, его нравственной стороны: «Добродетель …нравственная (ethike) рождается привычкой (ex ethoys)»20. Добродетель мы обретаем, так же как и в других искусствах (зодчестве, музыке), упражнением, многократным повторением. Смысл упражнения – в обретении навыков, цель − в том, чтобы стать добродетельным.
Привычка как средство воспитания − это был и один из важнейших шекспировских мотивов. Вспомним монолог Гамлета в опочивальне Королевы (III, 4). Монолог-увещевание, наставление матери отличается необыкновенно продуманной программой исцеления от порока. Посредством чего? С помощью отказа от дурной привычки и воспитания привычки к добродетели:
Раз нет ее, займите21 добродетель.
Привычка − это чудище, что гложет
Все чувства, этот дьявол − все же ангел
Тем, что свершенье благородных дел
Он точно так же наряжает в платье
Вполне к лицу. Сегодня воздержитесь,
И это вам невольно облегчит
Дальнейшую воздержность; дальше − легче;
Обычай может смыть чекан природы
И дьявола смирить иль прочь извергнуть
С чудесной силой.
(Пер. М. Лозинского)
В понимании привычки бродяги Беккета очень близки к Шекспиру. Им известна её амбивалентность: она охлаждает, усмиряет дурные страсти (“a great deadener” называет её Владимир) и воспитывает усердие в добрых делах.
Клоуны Беккета очень стараются. Они выполняют упражнения чем-то напоминающие йогу («на расслабление», «на укрепление», «на дыхание», «чтобы согреться», «чтобы успокоиться»). Среди них обнаруживается упражнение «на равновесие» − они вытягиваются и изображают дерево, тянущееся к Небу:
Эстрагон делает дерево, шатается.
Э. – Ты думаешь, что Господь меня видит?
В. – Нужно закрыть глаза.
Эстрагон закрывает глаза, шатается еще сильнее.
Э. – (останавливаясь, бешено размахивая кулаками.) Господи, сжалься надо мной!
В. – (обиженно) А я?
Э. – Надо мной! Надо мной! Сжалься! Надо мной! (Пер. А. Михаиляна).
Притча о брачном пире – притча о малых сих (the meanest creature, «самые ничтожные существа», как выразился в 1 акте еще напыщенный Поццо), которые смиренно ждут на дорогах, о тех, в чьих сердцах и в кромешном отчаянии продолжает теплиться надежда. Ожидание Годо… «Как же это трудно!», − признается Владимир22. Этому у них, и правда, стоит поучиться.
Пьеса Беккета не «насмехается» над людскими надеждами. Критики, считающие, что она написана не о надежде, а об иллюзии, не о спасении, а о проклятии, едва ли правы. Они останавливаются там, где Беккет даже не достиг середины: Годо не пришел, значит, бродяги «не будут спасены». Такова их логика23.
Но они не заметили две другие притчи – обрамляющую действие (о брачном пире) и о винограднике и работниках. И поверхностно интерпретировали притчу об ожидающих девах. Тогда как все притчи (больше того, все истории спасения) в пьесе Беккета дополняют и поясняют друг друга. Наконец, комментаторы забыли функцию притчи: она не карает или милует, она не исполняется в реальности, но наставляет и учит. В этом её предназначение.
Герои Беккета – ожидающие девы. Допустим это вместе с К. Моррисон. Жених не приходит в пределах сценического действия. Это так. Но в том и дело, что никто не знает сроков. И они продолжают ждать. Степень готовности беккетовых героев-«дев» к приходу Годо тоже неизвестна: «мудры» они или «неразумны» − решать не нам. Заметим, однако, что даже и «неразумные девы» притчи Иисуса теперь знают: надо ждать, «бодрствовать» (watch therefore), потому что не известен «ни день, ни час, в который придет Сын Человеческий».
Допустим далее, что герои Беккета – работники притчи о винограднике. И в этом случае, есть надежда, что они многому научились, поработав у хозяина виноградника. Работники знают отныне, что негоже роптать на хозяина дома, ибо он «властен в своем делать, что хочет». Со своей стороны, он исполнит договор и не обидит их, пусть только «глаз их не будет завистлив». Работники усвоили, что хозяин их добр и может дать «этому последнему то же, что и тебе». И никто из работников не знает про себя сегодня, «первый» он, или «последний». Но твердо знает, что и ему нельзя нарушать договор. Договор обоюден.
Наконец, бродяги Беккета твердо знают, что за «всеми», кто будет ждать на дорогах, когда-то придут слуги царские и «всех, кого только найдут, и злых и добрых» соберут на «брачный пир».
«Скажи ему, что ты нас видел, − умоляют Мальчика-посланца герои Беккета. – Ведь ты же нас хорошо видел, правда?». Это единственное, о чем они просят.
Сэмюэль Беккет испытал сильное религиозное переживание в момент своего первого причастия. Позднее он отказывал себе в наличии религиозного чувства24. И все же, первое причастие осталось с ним навсегда. Об этом говорит сама плотность и значение библейских аллюзий в его текстах. Человек христианской культуры, он говорит на её языке, он мыслит её категориями.
Библейское высказывание не есть у Беккета форма готового ответа. Скорее, оно становится формой вопроса. Ведь от правильной постановки вопроса зависит качество и сама вероятность получения ответа. «Все, что я сам смог понять, я показал. Это не много, конечно. Но мне довольно, и даже более того»25, − написал Беккет в письме Мишелю Полаку в начале 1952 г. по поводу пьесы «В ожидании Годо».
Библейский материал помогает этому писателю придать хаосу форму. И при этом не превратить его в новую догму. А потому, даже когда мы вскрываем архетипы, стоящие за ситуациями, персонажами, течением смыслов в произведениях Беккета, нам, наверное, следует воздержаться от окончательного вывода26.
И все же, в главное Беккет внес ясность. И нам – его читателям, зрителям и героям − «во всем этом ужасном хаосе» остается «ясно одно: мы ждем, когда придет Годо».
Иными словами, как было сказано в «Безымянном» (The Unnamable, 1953), романе, который создавался в одно время с пьесой «В ожидании Годо»:
Необходимо продолжать.
Я не могу продолжать.
Я буду продолжать27.